Белые генералы
Шрифт:
После трудностей «Ледового похода» и создания «белой легенды» большинство «добровольцев» не считало нужным скрывать свои истинные убеждения. Возросло негативное отношения к таким деятелям, как Родзянко, бывший председатель IV Государственной Думы. «Ваши черносотенцы стали откровеннее», — признавали белогвардейцы. Они открыто вели монархическую пропаганду и на протесты социалистов и республиканцев, которых в армии тоже было немало, обращали внимания не больше, чем на пустой лай, и продолжали свое дело.
Именно из-за вопроса об «ориентациях» и «политических лозунгах» в армии в мае 1918 года разразился кризис. Он усугубился тем, что истекли четыре
Выяснилось, что громадное большинство командного состава и офицерства были монархистами. В армии, оказывается, была создана тайная монархическая организация, куда входили и некоторые высшие начальники. Сам Алексеев склонялся к конституционной монархии и стал поговаривать, что лозунг Учредительного собрания армия выставила «лишь в силу необходимости».
Сам Деникин считал такой неприкрытый монархизм гибельным для армии. В своих рассуждениях он исходил из того, что «основной порочный недуг советской власти заключался в том, что эта власть не была национальной», и, следовательно, в основе протеста против этой власти «более или менее явно, более или менее ярко выступало национальное чувство». В таком случае лозунга «За Единую, Великую и Неделимую Россию», по мнению Деникина, было вполне достаточно. Будущая форма правления в стране зависит от Учредительного собрания, «созванного по водворении правового порядка». Об этом Деникин не уставал твердить. Пока же главной целью ставилось спасение России путем создания сильной патриотической армии и беспощадной борьбы с большевизмом, «опираясь на государственно мыслящие круги населения».
«Непредрешение» и «уклонение» были для Деникина не «маской», а требованием жизни. «Все три политические группировки противобольшевистского фронта — правые, либералы и умеренные социалисты — порознь были слишком слабы, чтобы нести бремя борьбы на своих плечах. «Непредрешение» давало им возможность сохранить плохой мир и идти одной дорогой, хотя и вперебой, подозрительно оглядываясь друг на друга, враждуя и тая в сердце одни республику, другие монархию...» — считал он. Кроме того, Деникин учитывал антимонархические настроения в соседней Ставропольской губернии и среди казачества.
Опираясь в своей политике «непредрешения» на генералов Романовского и Маркова, Деникин все же был вынужден пойти на выяснение отношений с личным составом армии.
— Я веду борьбу только за Россию, — сказал он офицерам и воззвал к их благоразумию. — Если я выкину республиканский флаг, то уйдет половина добровольцев, если я выкину монархический флаг — уйдет другая половина. А надо спасать Россию!
Личный состав армии отнесся к политике Деникина с пониманием, что, однако, не исчерпало конфликта. В антибольшевистском лагере развернулась борьба за влияние на Добровольческую армию. «Все группы и организации вместо материальной помощи присылали нам горячие приветствия — и письменно, и через делегатов, — и все пытались руководить не только политическим направлением, но и стратегическими действиями армии», — сетовал Деникин.
Трагическим курьезом было то, что армия, ставшая предметом борьбы и упований, постоянно была на грани финансового краха. Денежная наличность ее балансировала меж двухнедельной и месячной потребностью. «Денежная Москва не дала ни копейки. Союзники колебались». Все капиталисты, а также и частные банки держались выжидательной политики. 4,5 млн рублей, полученные от союзников, и такое же количество средств, полученное из донского казначейства, давали армии возможность существовать
Три фактора постоянно действовали Деникину на нервы: взаимоотношения с новым донским атаманом генералом Красновым, взаимоотношения с примкнувшими к армии кубанцами и взаимоотношения с появившимися на горизонте немцами.
Взаимные нелады начались у «добровольцев» с донцами, как только армия вступила на донскую территорию. Вожди восставших донцов Деникину не понравились. Походный атаман Попов показался человеком «вялым и нерешительным», глава Временного донского правительства Янов — «правым демагогом». Единственный достойный человек, генерал Краснов, как только стал атаманом, сразу же попытался подчинить Добровольческую армию себе, поскольку она располагалась на территории Дона, а когда это не удалось, приказал донским казакам, служившим у Деникина, немедленно покинуть ряды «добровольцев» и поступить в Донскую армию.
Деникин понимал, что после «Ледового похода» его армия была спасена начавшимся на Дону восстанием, получила возможность передохнуть, окрепнуть, сам Алексеев и военно-политический отдел армии обосновались в Новочеркасске, туда же увезли всех раненых «добровольцев», но все же командование «добровольцев» ввязалось в политическую борьбу с донским руководством. «Вообще же в массе своей добровольчество и донское казачество жили мирно, не следуя примеру своих вождей», — признавал Деникин.
Похожая ситуация сложилась и во взаимоотношениях с кубанцами. Служилые представители восточной Кубани, «линейцы», были верны Деникину, а украиноязычные «черноморцы», жители западной Кубани, стали клониться к Украине, а значит и к немцам. Среди кубанских офицеров в армии преобладали «линейцы», среди членов Рады и кубанского правительства, присоединившегося к армии на Кубани, больше было «черноморцев». Обе группировки враждовали, жаловались друг на друга Деникину, причем офицеры-«линейцы» готовы были к физической расправе над некоторыми особо рьяными «украинофилами» среди «черноморцев». Опасаясь окончательного раскола, Деникин сдерживал «кубанские страсти» как мог.
С немцами, занявшими Ростов, установились взаимоотношения, которые Деникин назвал «вооруженным нейтралитетом». Сил бороться с немцами сейчас у Деникина не было, хотя с этой целью, собственно, и создавалась Добровольческая армия. Со своей стороны, немцы относились к «добровольцам» недоверчиво, но не мешали белой контрразведке работать в самом Ростове. Как говорил немецкий комендант: «Официально... я не могу дать вам право расстреливать. Такова политика. Но неофициально скажу. В ваши дела вмешиваться не буду. Делайте осторожно, и только».
Но были и радостные минуты. Большинство офицеров, получивших отпуск по истечении положенной по контракту четырехмесячной службы, вернулись в армию. Поодиночке, капля за каплей, прибывали в армию беглецы из Советской России. И, наконец, к «добровольцам» присоединилась пришедшая с Румынского фронта «1-я бригада Русских добровольцев» полковника М. Г. Дроздовского: 667 офицеров, 370 солдат, 14 докторов и священников, 12 медсестер. «Дроздовцы», проделавшие не менее тяжелый поход по Бессарабии и Украине, на равных влились в Добровольческую армию, заработали свою легенду одного из наиболее досаждавших большевикам полка, особую военную форму (малиновые фуражки), и даже в песню «Смело мы в бой пойдем» некоторые красноармейские части внесли впоследствии строки: