Белые и черные
Шрифт:
— Александр Борисович, — заговорил прямо Бассевич, — ты теперь в случае… не скрывайся; единственная помеха прочности твоего положения — светлейший. В ночь он уехал в Курляндию и там будет принуждать дворян себя выбрать в герцоги. Значит, изменяет российскому престолу, действуя к ущербу его прерогатив на эту страну, в лице вдовствующей герцогини. Вот указец: «Князя Александра Меньшикова, преступившего присягу богопротивными и нам зело вредительными намерениями, повелеваем схватить и передать подателю сего нашего указа, без всякого мотчанья и сумнений и дать достаточный эскорт для сопровождения». Нужно добыть подпись, контрасигнирующую и сообщающую силу этой бумаге! Сколько хочешь
Бутурлин задумался, но, вероятнее всего, рассчитывал: сколько заломить.
— На первый случай — десять тысяч червонных… а там посмотрим… За подпись я этим согласен удовольствоваться, чтобы моего имени, однако, не было упомянуто!
— Идёт! Господа, будьте порукой, что он не попятится!
Бутурлин взял черновой указ из рук Бассевича, и каждый из его спутников касался рукою своею руки случайного ходатая.
— От кого же я получу обещанное? — спросил Бутурлин Бассевича, когда все приложились.
— От меня!
— Когда вы заедете за указом?
— Пожалуй, вы сами завезёте мне подписанный указ, и в ту же минуту выдам. Кажется, так дело проще.
— Когда же?
— Как успеете, но… не позднее как через неделю. Деньги готовы и сейчас уже.
— Хорошо!
— Прощайте же — жду. Вы, господа, со мной?
— Я, и я также, — ответили Матвеев и Шафиров, — побудем ещё с Александром Борисычем. Мы и без вас были бы у него. Нужно перекинуться двумя-тремя словами… о своём деле.
— Как хотите. А ты, Антон Мануилович?
— Я тоже с ними вместе. Коли нужна моя шлюпка, можете на ней ехать и пришлите обратно сюда.
Бассевич распростился и вышел.
— Взялся ты, Александр Борисович, за смелое дело, — заметил Матвеев.
— А что так?
— Да ведь как государыне покажется это самое обвинение светлейшего? Ино не покажется… опалится, тогда что?
— Этого бояться нечего… можно подготовить, подстроить, и сойдёт обвинение ладно… гнев даже возбудить на время удастся. Есть потруднее кое-что…
— Что же ещё потруднее?
— Кто подпишет. Начинаю припоминать… Лизавета Петровна не пойдёт против Сашки Меньшикова — первое дело, а второе дело — меня она старается не замечать, когда встречается у государыни. Есть одна надежда. Если так вывезет, ладно будет!
— Каковы намерения ваши, через кого добыть вам подпись, я не знаю, — спокойно сказал Бутурлину Шафиров, — но одно бы должно было заставить вас подумать: предложение со стороны голштинской, да ещё с премией. Им, голштинцам, значит, больше всех мешает Меньшиков, и понятно, почему теперь именно они отваживаются на насилие… им надо остановить появление русского хозяйничанья. Императрица, будьте уверены, не соизволит, потому Анна Петровна и не берётся за дело… А вы суётесь.
— Я в наших же общих выгодах, господа, — изворотился Бутурлин.
— Да! Коли бы это и так… но… трудно, — говорил сам с собою вполголоса Матвеев.
— А я так вам скажу — и указ будет подписан… и пошлётся… да попадёт Меньшикову же в руки, а он сам останется тем же, что и был, — отозвался Дивиер.
— Но, если уж, — высказался Шафиров, — Бассевич вызнал, как захватить Меньшикова, коли даже и указ написан у них, а требуется одна подпись, то, смотрите…
— Что для фельдмаршала эта подпись — будь она и подлинная? Особенно когда он будет при войске? Кто наложит на него руки? Вздор вся эта голштинская затея! И того, кто станет требовать захвата, — первого схватят да к Меньшикову же приведут! Дальше, поверьте, ничего не будет. Тогда с этим указом он воротится и примется за расправу.
— Ну и пусть ведается с голштинцами. Ведь
— Ну, зятя и дочь он оставит, сперва заставит только выдать участников, — заметил Матвеев.
— А ты что ж, небось, коли станут спрашивать, так прямо и ответишь: я? Известно, станешь говорить: знать не знаю, — совершенно свободно отнёсся Бутурлин к Матвееву.
— А если незнаньем-то не удастся отделаться, — тогда что? Нам не в первый раз к Самой прибегать. «Сохраняя верность к вашему величеству, без всяких других побуждений… Меня выдавая — себя выставите…» Н-ну и ничего… И сам он дальше рыться побережётся… А ты не то говори, Александр Борисыч! Соединились мы с тобой раньше голштинского закидыванья невода на щуку зубастую! При неминучей беде открытия — все станем заодно. У него есть силы, и у нас кое-что: у него есть смекалка; и мы умом-разумом раскинем. Вызов Бассевича важен во всех отношениях. Если бы первый блин и комом сел — гром разразится на голштинцах, как на зачинщиках. Будут те обороняться или нет, русаки тут ничего не теряют. Да ещё и барышок окажется, чего доброго? Изобретение, может, и не самого Бассевича, как я смекаю… а немца — похитрее его, что Сашка сам тянет на свою голову выше нас поставить. Раскрытие-то поохладит этот пыл, пожалуй да и поотодвинет, коли не оттолкнёт совсем, немца… — Ну так, с общего согласья, друзья, берёмся за дело! Попробуем оборудовать указец. Авось и удастся, — решил Бутурлин. — Запьём же, чтобы по маслу пошло!
И он приказал подать братину.
VIII
Сломил!
Велика была радость у Бассевича в день получения указа, подписанного именем «Екатерина». Гонец был наготове и, снабжённый деньгами и полномочиями, немедленно отправлен для ареста князя. Два коменданта были готовы распорядиться по смыслу указа, без поверки. Всё казалось предвидено, всё соображено. Одно забыли — маршрут, по которому следовать уполномоченному, чтобы захватить предмет стольких попечений. О нём уполномоченный до самой Риги ни от кого не мог получить известий. А прибыв в Ригу, узнаёт он, что комендант Динаменд-шанца переведён в Рогервик. Остался один, склонный на их руку. К нему и адресовался доверенный голштинской партии.
Едет на дом к нужному человеку. Нашёл. Спрашивает.
— Здесь… но теперь в Митаве, при светлейшем князе.
— При главной квартире, то есть?
— Д-да!
— Ну, — думает обрадованный посланец, — сама судьба устраивает то, что нам нужно!
Скачет в Митаву. Находит главную квартиру и располагается ждать. Ни слова не говорят. Сидит час, другой. Подходят двое каких-то просителей и тоже усаживаются. Ещё час битый проходит. От нечего делать приезжий из Петербурга немец вступает в разговор с тамошними ожидающими. Слово за слово. Завязывается беседа, очень дружественная. Наш приезжий и один из поджидавших оказываются камрадами по полку; когда-то оба служили в шведском войске.
— Откуда вы теперь-то?
— Из Петербурга.
— А-а! По службе?
— Д-да!
— Проездом?
— Н-нет! Разве недалеко… К господину полковнику.
— То есть к светлейшему, чрез посредство полковника?
Приезжий смешался и что-то пробормотал, чем и возбудил подозрительность в товарище камрада, знавшем, что полковник — сторонник голштинцев. Он уже с некоторого времени исподволь присматривал за ним по поручению светлейшего князя. Чтобы вызнать, зачем приехал посланец, он сделал ему несколько вопросов, но, не получив удовлетворительных ответов, смекнул, что тут что-то неладно, и сказал товарищу: