Белые и черные
Шрифт:
— А, Алексей Васильевич, добро пожаловать, — ласково произнесла Екатерина I, милостиво давая поцеловать свою руку вошедшему.
— Изволили звать, ваше величество! Я и поспешил.
— Опоздал, сударик, — змеиным шёпотом произнесла новопожалованная баронесса, — в глазах её, устремлённых на Макарова, была смесь досады, начинавшейся боязни и любопытства, сильно возбуждённого действиями Ушакова.
— Я спросила только, Алексей Васильевич, — произнесла Екатерина. — Сказали уехал… я было и отложила до утра, да вот проказница Лиза пристала да пристала: «Мамаша, хочу быть секретарём твоим». Я ей, смеха ради, и дала записать приказания.
Цесаревна Елизавета Петровна
— Так это, ваше величество, только для шутки, — пробегая первый указ о новом пожаловании в секретари цесаревны, произнёс Макаров, успокаиваясь и свёртывая все прочие указы, чтобы положить их в карман.
— Нет… только о ней, разумеется, — указывая на дочь, молвила серьёзно государыня… — Остальные исполни, Алексей Васильевич.
Макаров погрузился в чтение, и лицо его с каждою прочитанною бумагою стало делаться мрачнее. Он даже не мог пересилить проступавшего невольно смятения.
Пробежав последнее пожалование, Макаров бросил глаза на дверь, за которою уже исчез Ушаков, и лицо кабинет-секретаря выразило дурно сдерживаемую досаду и сильнейшее побуждение узнать, что за бумагу унёс разыскиватель. Яркий румянец, выступивший на щеках Макарова, мгновенно сменился бледностью, когда поднял он вопрошающий взгляд на императрицу и произнёс:
— И ещё был дан указ, что ли, Ушакову?
— Это до тебя не касается, Алексей Васильевич… Наше особое дело, — сухо, но строго и решительно произнесла государыня вполголоса.
Кабинет-секретарь потупился, и им овладело полнейшее смятение, быстро переходящее в страх, так что он поспешил, отвешивая низкие, неловкие поклоны, удалиться.
Вслед уходящему кабинет-секретарю раздался весёлый, заразительный смех цесаревны Елизаветы Петровны, овладевший вдруг всеми присутствующими, начиная от государыни, давно так не хохотавшей, как в этот вечер.
Предмет же этого проявления неудержимой весёлости, Алексей Васильевич Макаров, чувствовал себя совсем нехорошо, обуреваемый то страхом, то завистью. Для него в этот вечер Ушаков вырос до гигантских размеров, с безграничным влиянием на ум и волю государыни, тогда как он, Макаров, только было решил влиять на них по своему разумению, с единственною целью выказывать своё значение. У людей с таким настроением, конечно, легче всего вырастают химеры при каждом не предвиденном ими обстоятельстве. А что-либо предвидеть в упоении сознанием своей воображаемой силы они не хотят и даже не могут, так что им легче всего испытывать и подлинные поражения. Такие самонадеянные люди, как Макаров, разумеется, впадают в крайности. Воображаемая опасность бывает им, однако, чаще всего на пользу, потому что отрезвляет и принижает их скорее всего другого. И в этом состоянии они готовы снизойти до искательства даже у людей им обязанных или ими только держащихся.
Так было и с Макаровым в этот вечер. Из комнаты государыни он направился было в смущении домой и сел в сани, но потом, подумав, приказал ехать к светлейшему князю, в котором рассчитывал найти непременную поддержку, указав ему на нового опасного врага в лице Ушакова.
— Старая лисица, старая лисица! Проклятая гадина!.. Туда же, свинья, рыло закидывает — на высоту?! Ишь как подъехал: наше-ста дело. Не твоё! — про себя шептал Макаров, собираясь с мыслями — как бы представить князю общего врага губителем покоя и подкапывателем под самого светлейшего.
Но князя не было дома, и не могли даже указать, где он теперь.
Алексей Васильевич засвистал, как всегда делывал в минуту полнейшего затруднения: что предпринять при таком казусе?
— В Зимний, с Большой улицы, во двор! — крикнул он кучеру, садясь в сани.
— Сём-ка, попытаем Ильиничну? Уж лучше разом все узнать… легче будет ухватиться за что следует да повернуть. Прошептала ведь она мне, кажется, — «опоздал». Значит, знает, что там за турусы подвёл Андрюшка-шельмец?
И Алексей Васильевич повеселел.
Приехал. Коридорцем прошёл впотьмах до лестницы и вверх по ней.
За перегородкой свет. К двери — на задвижке… Стукнул…
— Кто там? — раздался мужской голос.
— Не приходила рази Авдотья Ильинична?
— Она не здесь… Меня сюда приютили покамест… Да вам что?
И говоривший встал и отдёрнул задвижку.
Перед Алексеем Васильевичем, держа свечку в руке, стоял Ваня Балакирев, в своём камер-лакейском кафтане, в котором был привезён и представлялся государыне.
Макаров подался на шаг назад при новой, неожиданной встрече, но тут же вспомнил, что за пазухой у него указ о Балакиреве, потому мгновенно сообразил, с чего начать.
— А-а, добро пожаловать! Старый знакомый… Не думал так скоро свидеться, — ан на тебя и напал?! С царской милостью! Просим любить да жаловать — по старине! Ну, как, братец ты мой, смекаешь теперь пристроиться? Пользуйся случаем — мой совет! — отыскав указ и пробегая его ещё раз теперь, с расстановкою молвил Макаров. — А нас, старых друзей, обижать грех будет, да и несподручно: ты во мне, я в тебе нужду имею. Так и живётся. Вот указ-от. Сговоримся, как будет его выполнить, чтобы ни тебе, ни мне под слово не попасть…
И Алексей Васильевич, сбросив шубу на стул, сел на диван подле Вани, дав ему указ в руки и начиная всматриваться: как примет он эту милость.
— Перво-наперво мундиром, значит, Алексей Васильевич, коли милость будет, ускорить постарайтесь… Стоит тут «ныне же», то есть не мешкая.
— И я так разумею. Утром прикажи позвать портного из мастерской, да прикажи ему сходить в Преображенскую канцелярию, сукно принять на образец — чтобы дали офицерский кафтан. А я уж черкну копию и пошлю до света. Да сам заверни в контору ко мне. Покажу я тебе список, где дворы значатся: выбери себе по указу. Коли десяток-другой и с походцем будет — не беда… Я пошлю выпись воеводе: отвести и отказать за тебя — и закрепят. Да и ещё коли что нужно, — скажи: напишем. Да… надо и о том подумать, — молвил Макаров в раздумье. — Ведь бабка твоя, кажись, состоятельная?.. — начиная припоминать процесс отца в прошлых годах, задал Ване вопрос Макаров. — Так чтобы не спознал отец твой её теперешнее состояние да… не начал прежнюю кляузу — поспеши, не плошай. Скажи только, где испомещена бабушка; я тотчас указец и пошлю воеводе, чтоб, до выздоровления, управлять вотчинами тебе, а никому иному…
— Не надо, Алексей Васильевич: пусть отец как хочет. Его ведь добро. Мне и царской милости довольно за глаза. Один я что перст остался… чего мне копить? Зачем, подумаешь иной раз, в живых остался?
— Ну, вот уже не похвально!.. Неблагодарному быть перед Богом грех и перед людьми стыд. Да твоя, правду-матку молвить, и жисть-от начинается, чего доброго, теперя, может… пойдёшь в чины… Отличён будешь… силён будешь… Мы тебя, ты — нас оберегай! И всё как по маслу пойдёт. Невесту сыщем раскрасавицу… коли раздумал с Ильиничной родниться. А мой совет: Дуньку не бросать — подпора будет, и прекрепкая, и надёжная. Затем, что при лице… И… во как заживём?! Никакие Андрюшки Ушаковы не будут страшны! — заключил свой совет Макаров и сам вперил в Ивана свои быстро бегающие, вечно улыбающиеся глазки.