Белые и синие

Дюма-отец Александр

— Не беда, ты рисковал жизнью ради меня и…

— Рисковал жизнью ради вас? — вскричал Фалу. — А то как же! Я защищал себя, вот и все; хотите поглядеть, как он дрался, этот «бывший»? Глядите!

Фалу достал свою саблю и показал клинок, зазубренный на протяжении двух сантиметров.

— Дрался как черт, уверяю вас! К тому же это не последняя наша встреча; вы вернете мне долг при первом удобном случае, мой капитан, но чтобы я, Фалу, продавал вам коня? Ни за что!

Фалу уже направился к двери, но генерал тоже окликнул

его:

— Подойди сюда, храбрец!

Фалу обернулся, вздрогнул от волнения и, подойдя к генералу, отдал ему честь.

— Ты из Франш-Конте? — спросил Пишегрю.

— Отчасти, генерал.

— Из какой части Франш-Конте?

— Из Буссьера.

— У тебя есть родня?

— Старуха-мать, вы это имеете в виду?

— Да… Чем же занимается твоя старая мать?

— Ба! Бедная славная женщина шьет мне рубашки и вяжет чулки.

— На что же она живет?

— На то, что я ей посылаю, но, поскольку Республика обнищала и мне не платят жалованье уже пять месяцев, она, должно быть, бедствует; к счастью, говорят, что скоро с нами рассчитаются благодаря фургону принца де Конде. Принц — молодец! Моя мать будет благословлять его!

— Как! Твоя мать будет благословлять врага Франции?!

— Что она в этом смыслит! Добрый Бог увидит, что она несет чушь.

— Значит, ты отправишь ей свое жалованье?

— О! Я оставлю себе малость, чтобы промочить горло.

— Оставь себе все.

— А как же старуха?

— Я позабочусь о ней.

— Мой генерал, — сказал Фалу, — качая головой, — это непонятно.

— Покажи свою саблю.

Фалу расстегнул портупею и подал свое оружие Пишегрю.

— О, — воскликнул Фалу, — у нее плачевный вид!

— Значит, — промолвил генерал, вынимая саблю из ножен, — она свое отслужила; возьми мою.

С этими словами Пишегрю отстегнул свою саблю и вручил ее Фалу.

— Но, генерал, — сказал егерь, — что же прикажете делать с ней?

— Будешь отражать удары из первой позиции и отвечать колющими ударами.

— Я никогда не посмею пустить ее в ход.

— Значит, у тебя ее отнимут.

— У меня! Едва ли, только через мой труп!

Он поднес рукоятку сабли к губам и поцеловал ее.

— Хорошо; когда почетное оружие, которое я закажу для тебя, прибудет, ты мне ее вернешь.

— Гм! — сказал Фалу, — я предпочел бы также оставить вашу, если вы ею не дорожите, мой генерал.

— Ладно, оставь ее себе, зверь, и брось эти церемонии.

— Друзья! — вскричал Фалу, выбегая из комнаты, — генерал назвал меня зверем! Он подарил мне свою саблю! Да здравствует Республика!

— Ладно, ладно, — послышался чей-то голос в коридоре, — это еще не дает тебе право сбивать с ног друзей, особенно если они явились к генералу в качестве послов.

— Ох! — воскликнул Пишегрю, — что все это значит? Ступай, Шарль, встречай господ послов.

Придя в восторг от того, что ему также дали роль в разыгрывавшемся представлении,

Шарль бросился к двери и почти тотчас же вернулся.

— Генерал, — доложил он, — это делегаты эндрского батальона, которые пришли от имени своих товарищей во главе с капралом Фаро.

— Что еще за капрал Фаро?

— Тот, что сражался с волками прошлой ночью.

— Но прошлой ночью он был простым солдатом!

— Ну а теперь, генерал, он стал капралом; правда, у него бумажные нашивки!

— Бумажные нашивки? — воскликнул генерал, нахмурившись.

— Право, я не знаю, — сказал Шарль.

— Пригласи граждан посланцев эндрского батальона. Двое солдат вошли в комнату вслед за Фаро, у которого были бумажные нашивки на рукавах.

— Что это значит? — спросил Пишегрю.

— Мой генерал, — сказал Фаро, поднося руку к киверу, — это делегаты эндрского батальона.

— А! — сказал Пишегрю, — они явились поблагодарить меня от имени батальона за денежное вознаграждение, которое я приказал им выдать…

— Наоборот, генерал, они пришли, чтобы отказаться от него!

— Отказаться! Почему? — спросил Пишегрю.

— Еще бы, мой генерал! — ответил Фаро, дергая шеей характерным, только ему присущим движением, — они говорят, что сражаются ради славы, ради величия Республики, ради защиты прав человека, вот и все! Насчет того, как сии сражались, они говорят, что сделали не больше своих товарищей и, следовательно, не должны иметь больше, чем они. Так, они слышали, — продолжал Фаро, снова дергая шеей (это движение выражало и радостные, и печальные чувства, которые он испытывал), — они слышали, что нужно лишь явиться к гражданину Эстеву, чтобы им выплатили жалованье сполна, — в это они, впрочем, не в силах поверить; если эта невероятная новость не выдумка, генерал, этого им достаточно.

— Значит, — сказал Пишегрю, — они отказываются?

— Да, наотрез, — ответил Фаро.

— А мертвые тоже отказываются? — спросил Пишегрю.

— Кто? — переспросил Фаро.

— Мертвые.

— Мы их не спрашивали, мой генерал.

— Ладно, скажи тем, кто тебя послал, что я не беру назад то, что дал; денежная награда, которую я пожаловал живым, будет отдана отцам и матерям, братьям и сестрам, сыновьям и дочерям убитых; есть ли у вас какие-нибудь возражения?

— Ни малейших, мой генерал.

— Отрадно слышать! Ну, а теперь подойди сюда.

— Я, мой генерал? — спросил Фаро, дергая шеей.

— Да, ты.

— Я здесь, мой генерал.

— Что это за нашивки? — спросил Пишегрю.

— Это мои капральские нашивки, гражданин.

— Почему из бумага?

— У нас не было шерсти.

— Кто же произвел тебя в капралы?

— Мой капитан.

— Как зовут твоего капитана?

— Рене Савари.

— Я его знаю, это мальчишка лет девятнадцати-двадцати.

— И тем не менее он отчаянный рубака, согласитесь, мой генерал.