Белые одежды. Не хлебом единым
Шрифт:
– Подождите. А если добро бросится через газон и ошибется?
– Мне лучше пострадать от ошибки доброго человека, чем от безошибочного коварства. Настоящий-то добрый осудит, а потом и маяться будет, страдать. Пересмотрит приговор пять раз.
– А вы ведь смыкаетесь с моей завиральной теорией! Хотите, расскажу, как я недавно применила ее на практике?
Парк начал светлеть, в лицо пахнуло теплым осенним полевым духом. Они вышли на простор, как в громадный, тихо и ровно гудящий цех.
– Как сверчки сегодня распелись! – сказала Елена Владимировна. – Может, это у них последняя ночь… Вы не боитесь, что это последняя ночь?
– Я
– Ладно, я сейчас доскажу, мне хочется. Полгода назад я получила пакет. И в этом пакете письмо, а в нем такие важные слова. Высшая аттестационная комиссия извещает, что я лишена кандидатской степени. Ввиду ложности посылок, слабого фундамента, недостаточной разработки, шаткости базы и так далее. Через две недели еще пакет – Иван Ильич получает. И его лишают докторской степени. Такие же доводы. Оба мы получаем, каждый – в свой день рождения! Сволочи – они могут и врать, и пакостить. Им все можно! И рак их не берет! Я поехала однажды в Москву и думаю: зайду-ка я в этот ВАК! Захожу. Туда, где хранятся диссертационные дела. Две старушки эти дела хранят. Я начальственным тоном: «Дайте мне папку с таким-то делом». Старушка топ-топ-топ, и смотрю – несет мое дело! Я сразу ищу мотив лишения: как ученица такого-то и таких-то вейсманистов-морганистов, преданных проклятию. Успела сделать выписку. «Теперь, – говорю, – давайте дело Стригалева». Топ-топ-топ – принесли и эту папку. Только пристроилась листать, пришло начальство, и меня выгнали. Так что вот… Я нарушила норму.
Они некоторое время шли молча.
– Вот мы говорили с вами… Как же не врать? – Во тьме он увидел, как блеснули ее очки – Елена Владимировна заглянула ему в лицо. – Как же не врать, Федор Иванович! Это же особого рода вранье! Я же оберегаю дело! Если откроют – они все уничтожат и примутся за людей. Я даже не чувствую, что вру…
– В вашем вранье нет кривды. Хорошее слово – кривда.
– Вы думаете, я одна так? У вас, в роде Монтекки, тоже ничего не поймешь. Два года назад – как раз у меня в плане стояло: «Полиплоидия». Еще открыто стояло… И приезжает от вас один доктор. От вашего Касьяна. Я – аспирантка у Посошкова, он мне поручил сравнение прививок и полиплоидов на картофеле. Господи, тогда еще можно было сравнивать! У меня как раз были получены первые удачные результаты с колхицином. Посошков говорит: «Покажите ваши картошки москвичу». Приходит этот доктор ко мне на участок – смотреть. Я говорю, какие растения где. Доктор: «Да, у вас интересные прививки». Я: «Это же полиплоиды, а не прививки!» Он даже повернулся к растениям спиной: «У вас легкая рука, никогда не видел такого срастания подвоя с привоем». Три раза я заикалась, и три раза он повторял свое. Подруга потом мне говорит: «Какой-то прямо ненормальный!» Посошков вечером разъяснил: «Сейчас, детка, такие времена приближаются. Он вам не доверяет». Вот оно как… Еще два года назад!
Они шли, а в стороне от тропки тянулось что-то темное, похожее на плотный забор. Тропа постепенно подводила их туда, все ближе.
– Вот сюда, – сказала Елена Владимировна и потащила Федора Ивановича к этой протянутой над землей, дышащей теплом темноте. – Сюда идемте, здесь проход. Разрыв…
– Что это?
– Труба. Железная труба.
– Труба, говорите?.. – Федор Иванович протянул руку, коснулся теплой, покатой поверхности. – Труба… – повторил он.
– Они тут проводят что-то. Для воды, наверно, – тихо сказала Елена Владимировна. – Недавно
Они вошли в широкий разрыв между концами труб. Федор Иванович нащупал край. Труба была широкая – доставала почти до плеч.
– Вот и железная труба… Знаете, Елена Владимировна, Цвях мне как-то говорил, что многих из нас ждет своя железная труба. Попадешь в нее – выхода только два: вперед или назад. Компромиссных решений нет…
Он поставил ногу в темную пустоту, в теплый поющий туннель. Наклонившись, сунул туда голову. Хотел крикнуть что-то дерзкое, но почему-то голос подвел его, сорвался.
– Эй, судьба! – негромко сказал он и ударил кулаком по округлой стенке.
Бу-бу-бу! – ответил, вибрируя, растревоженный железный хор, и хотя Федор Иванович был начитанным и ученым человеком, способным глядеть в глаза вещам, что-то вроде страха задержало его дыхание.
– Вы очень страшно это сказали, – шепнула около него Елена Владимировна. – Ну-ка, пустите, я тоже хочу крикнуть. – Она оказалась около него в трубе. – Подвиньтесь же, нам здесь обоим места хватит. – Она почти не пригибалась, даже прошла вглубь и там хихикнула. – Чувствуете, как странно я сказала? Нам обоим места хватит! Какая аллегория! Не думаете вы, что нас обоих ждет такая труба? Общая – на двоих…
– Елена Владимировна, мне это иногда так и кажется. Я чувствую, что обстоятельства тащат меня именно сюда. Сам Касьян толкает. Я ведь сегодня должен был уже четвертый день быть в Москве. Уже и командировку отметил.
– А как же наши мушки?
– Обсуждался вопрос. Выпустить их или взять с собой?
– И вы…
– Я предлагал выпустить. Цвях хотел увезти в Москву. Теперь вопрос снят.
– Вот видите, как вы легко… Не закончив эксперимента. Родителей-то пора удалить из пробирки. Не забыли?
– Уже удалил…
– Смотрите. У вас должно получиться менделевское – один к трем.
Они опять медленно шли в ногу по белеющей тропе. Елена Владимировна неуверенно держала его под руку.
– Вот здесь, – вдруг негромко сказала она, – здесь мы с вами расстанемся. – И засмеялась. – Идите дальше сам.
Близко, прямо перед ними, желто и мирно светилось небольшое окно деревенского дома.
– Тропа приведет вас к калитке. Справа будет кнопка. Нажмите – и он вас впустит.
– А вы не боитесь идти так домой? Или еще куда…
– Нет мне близко. И не говорите, что это я проводила вас.
– Я больше не задаю вам вопросов. Я уже привык к таким вашим… поворотам.
– Может быть, когда-нибудь и объясню… Может быть, и скоро. Может быть, и совсем никогда… – Она говорила с задумчивыми паузами. – Не пришло еще время. Как вы говорите, нет достоверных и достаточных…
И Федор Иванович сквозь мрак почувствовал – она, говоря это, поворачивалась на одной ноге, писала в пространстве какие-то свои знаки. Был бы день – можно было бы прочитать.
– Объясню когда-нибудь, – сказала она, ударяя кулачком по его руке.
– Идите, больше ничего не буду спрашивать. Если что – орите погромче…
Она, смеясь, провела рукой по всей его руке – от плеча до пальцев. И исчезла.
А он, постояв, послушав ночь, сделал пять твердых шагов к желтому окну и нажал кнопку. Почти сразу над ним загорелась электрическая лампочка. Что-то деревянно стукнуло в глубине двора, послышались шаги.
– Вот кто пожаловал! – раздался за калиткой приветливый, почти радостный гудящий голос. Калитка, скрипнув, отошла.