Белые одежды
Шрифт:
— И какую отметку он тебе поставил?..
— Пять баллов.
— За что? За те знания, которых ты сама испугалась?
— Не знаю…
— Ну что ж, ты заслужила свои пять баллов. А кто был преподаватель?
— Федор Иванович.
— Тебе, надеюсь, он потом разъяснил, что к чему?
— Нет. Он сказал: это вопрос другого, не студенческого уровня.
— Ушел, значит, от объяснения. Ну, мы его сейчас спросим. Чтоб не ставил студентам вопросы профессорского уровня. Вопросы, на которые сам не может ответить. Вон он стоит. У стены. Иди к нам, Федор Иванович. Просвети нас, в чем тут
Федор Иванович оттолкнулся от стены и быстро, весело прошагал через зал на сцену. Нельзя было показывать Касьяну, что ты растерян, что у тебя ноги стали ватными от предчувствия катастрофы. Он бодро шел, и впереди, как пуля, ждала его гибель всего.
— Что ж ты, дружок, оставил без ответа такой вопрос? — ласково спросил его академик, предварительно оглядев в молчании с ног до головы. — Тоже, выходит, в зобу дыханье сперло? Зачем же тогда спрашивать полез? Что хотел узнать у девушки?
И Брузжак наставил свои сладкие глаза, не скрывая торжества.
Федор Иванович в это время мягко смотрел на Женю, и она прятала от него глаза. Он видел в ней себя — того честного пионера, которого вызвали когда-то в палатку, чтоб узнать от него всю правду о геологе. А сам он был сейчас тем геологом, и так же мягко смотрел, прощая Жене ее честный донос. «Ага, уже прячешь глаза. Это хорошо. Сейчас ты уйдешь отсюда и понесешь в себе на всю жизнь ту же мою болезненную царапину непогашенного долга, — думал он. — Ничего, неси, от этого ты станешь человеком… Если есть в твоем стволе такая спящая почка…» Интересно, что эта мысль сразу сняла все его тягостные предчувствия.
От него ждали ответа, он был в центре страшного напряжения, переполнившего зал. Он еще не знал, что будет говорить, а слова уже зазвенели сами собой, потому что нельзя было затягивать это безмолвие.
— Кассиан Дамианович! Это же детский вопрос! Такой, как и вопрос об отношении крокодила к воде. Та методика, которой пользуются сейчас в этих классических экспериментах, дающих такое наглядное представление о порождении новых видов старыми… Об этом открытом нашей наукой явлении… Эта методика страдает существенным пороком. И постоянно дает врагам нашего прогрессивного учения некоторые козыри, чего можно было бы с успехом избежать.
— Что ж это за козыри, сынок? Интересно. Скажи, послушаем.
— Кассиан Дамианович! Часто ли граб порождает лещину? Пока известен только один случай. Часто ли сосна порождает елку? Тоже весьма редко. Является ли овсюг результатом чистого порождения из овса? Или большая часть всходов этого сорняка идет из семян того же прошлогоднего овсюга? Таким образом, вдумчивый естествоиспытатель… каким обещает стать Женя Бабич… должен неизбежно прийти к выводу… что частота подобных скачков в природе вообще весьма невелика. Но зато стабильна. Мы еще не рассматривали эту сторону явления, но, я полагаю, Кассиан Дамианович, мы сможем здесь вывести закон… И даже численный коэффициент, применимый ко всему растительному миру…
— Так-так… — проговорил академик, кивая и глядя в пол. Его уже осенило. Он уже уловил мысль.
— Почему же, Кассиан Дамианович, почему порождения яровыми злаками озимых происходят ежегодно, сотнями на одном только нашем учхозовском поле? Что за льготу предоставила
Напряжение опало. Зал уже смеялся.
— Я считаю, что применение изоляторов нужно ввести в повседневную практику.
Он чувствовал: удалось уйти от удара. Удалось, удалось! Академик уже сиял. Уже смеялся, шевелил губами, запоминая иностранное слово. Он будет выводить закон!
— Так ты считаешь, нечасто?.. Но зато, говоришь, стабильно? Говоришь, закон? Ты, пожалуй, прав, Федор. Петр Леонидыч, этот вот… Который пугает меня иногда… Он мало что зубастый, он еще и башковитый. Оригинально мыслит…
Кассиан Дамианович принялся ходить по сцене. И весь зал в молчании следил за его оригинальной шарнирной походкой.
— Ты прав, Федя, со злаками мы работаем нечисто. Но стабильность, то есть закономерность порождений подтверждает великую роль среды как образователя форм.
Тут академик отошел на середину сцены, и голос его зазвучал торжественно:
— Формообразующая роль среды! Вот в субботу мне позвонили. Сейчас как раз к месту… Подошла минута, товарищи, — в его фаготе что-то сорвалось, он перемолчал накатившую бурю чувств. — Минута, ради которой я собрал вас. Великая минута! Сейчас вы получите ответ, кому еще неясно. Мать природа, она одним махом разрубает все узлы…
Повернувшись к боковине сцены, к ограждающим ее полотнищам, он высоко поднял руку и так, с поднятой рукой, почти танцуя, начал отступать, все глядя туда, за кулисы. А оттуда, из-за серых полотнищ, показалась маленькая медленная процессия — несколько школьников в красных галстуках. Высокая тонконогая девочка, остальные — коротыши. А впереди шла пожилая их учительница в вязаной вислой блеклой кофте и несла перед собой в руке большую увядшую березовую ветвь.
— Товарищи! Аплодируйте природе! — академик, уступая дорогу процессии, ударил в ладоши. Варичев и Брузжак поднялись, с достоинством аплодируя.
Минуты две все стояли на сцене, потонув в звуках, оглохнув от молодой, звонко бьющей по ушам овации! Потом она стала затихать, постепенно растаяла, умолкла. И учительница, шагнув к академику, протянула ему ветку.
— Дорогой Кассиан Дамианович! Вам, как признанному, большому авторитету в мичуринской науке, юные биологи нашей школы принесли в подарок эту ветку березы, которую они нашли в здешних лесах. На ней, на этой березовой ветке, я обращаю внимание всех, на березе, выросли необыкновенные пять побегов — ветки серой ольхи! Вы увидите, дорогой академик, здесь нет никакой прививки, этот удивительный чудо-экземпляр не допускает никаких подозрений в подделке. Он выдержит самый придирчивый контроль. Его принесли из лесу пионеры, дети. Своими чистыми руками сорвали они ветку с березы. Вот этот пионер, Валера Баринов, — учительница положила руку на голову мальчика, — он влез на березу и сорвал ветку. А этот его товарищ — Гена Гущев — подсаживал…