Белые паруса. По путям кораблей
Шрифт:
Кравец устало кивнул. Больше недели он почти не спит, по восемнадцать часов подряд не сходит с мостика, похудел, оброс. В Ла-Манше был случай, когда ему пришлось по зову помощника выскочить на мостик прямо из ванны, кое-как одевшись, не успев смыть мыло с волос. Еду капитану приносят в рулевую рубку.
Сейчас Кравец понимал, что всякому риску есть предел.
Как только «Горизонт» отдал якорь, капитан сразу ушел к себе — урвать час-другой для сна. Расположился на отдых и лоцман, объяснив, что предыдущая ночь была для него очень трудной.
Спустившись в кают-компанию, я скуки ради включил телевизор.
Принято считать язык танца интернациональным. Содержание этого балета осталось для меня таким же загадочным, как смысл негромко произносимых женщиной-диктором шведских фраз.
Сперва на экране были Он и Она в классических трико и пачках. Медленно двигались под печальные голоса скрипок. Без всякого логического перехода Она стала служанкой матросского кабачка, лихо виляя бедрами, разносила пиво. Он, Арлекин, из дальнего угла с тоской следил за любимой. Вслед за сценой в кабачке началась совершенно невообразимое: смутные тени лазили по вертикальным конструкциям, напоминающим строительные леса, изгибались девушки в откровенных костюмах, скелеты со светящимися глазницами «оторвали», как выражались когда-то в Одессе, пляску в ритме польки-бабочки. И снова Он и Она в современной гимнастической одежде, где-то на дюнах, под холодным ветром судьбы.
Сзади меня кто-то крякнул. Я оглянулся. Наверно, мистеру М. не спалось, и он покинул лоцманскую каюту.
— Ну, — сказал я. — Как вам это нравится?
Лоцман пожал плечами, полез в карман за сигаретой.
— Откровенно говоря, совсем не нравится. Но ведь кто-то занимается этим и платит за это деньги… Не только в нашей стране — и в других…
Как тогда, в Триполи, мысль моя улетает далеко-далеко. Вот я уже не в кают-компании судна, стоящего на якоре и тумане, а бреду по улице с человеком, который исполнен «сверхмодных» взглядов.
— Вы ничего не понимаете, — объясняет он. — Пора узости мысли прошла, нечего пренебрегать вкусами 3апада. Довольно разговоров о «низкопоклонстве», «нашем приоритете», — последние слова произносит довольно-таки ядовито.
Мы долго спорили тогда и разошлись недовольные друг другом.
— Ну, да, — отвечаю лоцману, который успел достать сигарету из кармана и неторопливо разминает ее пальцами. — Кто платит, тот заказывает музыку.
— Впрочем, мне все равно. Искусство не моя специальность. В нем тумана больше, чем за иллюминатором этого судна. — Мистер М. закуривает, и мы погружаемся в молчание.
Стеклянный квадрат иллюминатора побледнел. Туман стал реже.
Наверху, на капитанском мостике, послышались голоса. Лоцман потушил недокуренную сигарету и вышел из кают-компании. Я последовал его примеру. В коридоре встретился «чиф» — старший штурман, и сообщил, что сейчас снимаемся с якоря: пришел ветер и убил туман. Жизнь моряков проходит в тесном общении с ветром, волнами, дождем, и это отразилось на языке. Говорят: «ветер убился», то есть стих. «Работает течение». «Туман ушел». «Дождь убил ветер». Погода, безличная и безразличная для горожанина, моряку друг или враг. Сейчас ветер помог нам. Его шквалистые удары немного разогнали туман.
Вира якорь — «Горизонт» снова двинулся вперед.
А двигаться ему становилось все труднее. Лед уплотнялся, делался сплошным при выходе из Зунда. Отдельные льдины припаивались друг к другу, объединялись в ледяные поля.
Я отправился на бак. Впередсмотрящий — матрос первого класса Владимир Дмитриев, нахохлившись, глядел в мутно-белую даль, стараясь найти лазейку между полями. Внизу слышался непрерывный шорох, хруст, кряхтение. Наткнувшись на особенно прочную льдину, «Горизонт» упирался в нее носом, начинал трястись, крениться. Было такое впечатление, будто теплоход волочат по булыжной мостовой.
Милях в пяти виднелись огни судна, которое тоже пробивалось курсом на зюйд.
— Дальше — хуже, — коротко сказал капитан, когда я вернулся на мостик. — Пока что надо сдавать лоцмана.
У выхода из пролива Зунд (или у входа, если плыть с юга) есть маленький искусственно сооруженный островок Дрогден. На нем маяк того же названия, сигнальная станция, которая предупреждает об опасности, дает сведения о льдах, положении плавучих маяков и прочем, нужном мореходам. Есть также спасательная станция и лоцманская, куда мы должны доставить нашего мистера М., в чьих услугах «Горизонт» больше не нуждался.
В обычной обстановке со станции высылают бот, который и снимает лоцмана с корабля. Мореплавателей предупреждают: «Вследствие наличия сильных течений и опасности аварий подходить близко к маяку Дрогден и к светящим буям не рекомендуется», — написано в лоции проливов Каттегат, Бельты и Зунд. Там же сказано, что в одной миле направлением на 154 градуса от маяка Дрогден лежит донная мина.
Дрогден выплывал перед нами, как театральная декорация, окутанный туманом, украшенный огнями маяка. Зеленый глазок вспыхивал и гас, как бы подманивая «Горизонт». Прожекторы уперлись в светло-серое пространство между нами и маяком, обшарили его. Всюду — лед.
Когда теплоход оказался в кабельтове от маяка, лоцман прокричал что-то на датском или шведском языке в мегафон. С маяка ответили. Обернувшись к капитану, мистер М. пояснил, что островок давно отрезан от внешнего мира льдом, провиант доставляют на вертолете, лоцманские боты («бота — по-морскому) ушли, а если бы и не ушли, все равно приблизиться к «Горизонту» маленькому судну сейчас невозможно.
Все это капитан сообразил и сам. Придется искать другое место для высадки лоцмана.
С большим трудом, маневрируя во льду, «Горизонт» обогнул Дрогден, постарался лечь на прежний курс. Положение осложнилось. Прежде, чем идти к своей цели в Росток, надо отыскать датскую или, на худой конец, шведскую гавань, не забитую льдом, вызвать бот, ссадить нашего невольного пленника.
Впрочем, на «пленника» мистер М. не походил, чувствовал себя превосходно.
— С удовольствием пойду на вашем прекрасном судне в Росток, — шутливым тоном, давая понять, что говорит серьезно, заявил он. — Давненько не бывал там.
Поделившись своими планами, мистер М. лег спать и отведенной ему каюте, храня безоблачное настроение человека, который подремывает на мягкой койке в то время, когда командировочные «капают» ему в карман. Свое дело он сделал — провел судно через Зунд, ключи от будущего вручил капитану. Что все будет «о'кей», не сомневался.