Белые перья шпиона

Юленков Георгий

– -- Хм. Неожиданный вопрос. Что же выберем, товарищи?

Дискуссия, разгоревшаяся после слов профессора Стечкина, бурлила почти час. Но, вскоре собравшихся пригласили осмотреть саму связку (ПС-124 с подвешенным под дюралевым пузом 'Лунатиком-2'). Потом был обед, а затем снова разговоры на тему, пускать ли Оберта к управлению с помощью 'Кванта'. Против самого "Кванта" также были выступления, поскольку система была признана чрезмерно сложной, и не особо нужной для таких стартов. Итогом обсуждения стало половинчатое решение. Систему управления 'Квант' с изделия не снимать, но использовать ее, только после отстрела первой ступени, и Оберту работы операторов не показывать. А сами операторы должны были находиться на летящем сбоку ТБ-3, с которого осуществлялась, не только управление ракетой, но и киносъемка пуска. Герману Оберту предстояло лично находиться на борту 'гиганта' и наблюдать сброс 'Лунатика-2', в качестве тренировки запуска его собственной ракеты.

К слову сказать, вторые испытания прошли чуть хуже первых,

высота подъема второй ступени получилась около девяти с половиной километров. А румынский профессор, глядя на старт русской ракеты, так переволновался, что пришлось его почти на целый день отдать в руки советских врачей, которые прописали тому массаж и успокаивающие микстуры. Из-за этого пришлось даже менять график выступлений профессора перед группами студентов, среди которых каждый второй, оказался курсантом секретного советского ракетного ВУЗа, открытого в этом году. Кстати, про Марту Болленброк, НКВД знал довольно много от своего берлинского агента Брайтенбаха. Поэтому все мероприятия, на которых ею могли быть отслежены реальные ракетные возможности СССР и персоналии конструкторов, насколько возможно скрывались от молодой разведчицы. И хотя Марта желала видеть все, и участвовать во всем, но вместо присутствия на испытаниях, ее кураторам из НКВД было поручено в день старта, отвести фроляйн Болленброк на балет в Большой Театр. Причем приглашение получил и Оберт, но его вовремя выдернули и отвезли в более интересное ему место - на аэродром Щелковское. Германская референт и разведчица потом метала искры, и не разговаривала с Обертом целых полдня, но вскоре сама первая сделала шаги к примирению.

Но Оберту было не до интриг, он метался между сборочной бригадой и аэродромом, постоянно подгоняя хозяев, и надоедая вопросами. Профессор Стечкин помог ему с научным оформлением, проекта, а инженер Кондратюк, практическими советами и своим богатым опытом работы по ракетам Цандера. Профессор был снова в своей стихии. С того, памятного 'дирижабельного старта' их с капитаном Пешке ракеты, жизнь профессора била ключом, и он ощущал себя помолодевшим лет на пять. Однако большие нагрузки сказывались, и наблюдающий ученого советский врач, снова и снова, приставал к профессору с измерением пульса и давления. Словно бы это не собаки, а сам Оберт лично должен был вскоре лететь на ракете. Как бы то ни было, но советские и голландские мастера вполне профессионально справились со своей работой... Через три дня этого сумасшествия, на старте стоял гигант советского самолетного парка, с подвешенной к его дюралевому животу первой крупной ракетой 'Европейского аэрокосмического агентства'. Из носовой части аппарата, едва слышно, раздавался испуганный собачий скулеж, что говорило о неполном успокаивающем эффекте введенных животным инъекций. Даже в кабине самолета, Оберт не мог и пары минут усидеть на месте, ему все время казалось, что что-то им забыто или упущено. Настроение его скакало от краткого безудержного восторга, до откровенной паники...

– -- Майнгерен, у меня нет слов, чтобы выразить, что я чувствую в этот момент! Герр, Николаефф, прошу вас, переведите господам пилотам, что я целиком вверяю в их руки космическое будущее человечества!

– -- Что они ответили, герр Николаефф?!

– -- Герр, Оберт. Господа Громов, и Стефановский, и их экипаж вполне разделяют ваши чувства. Они понимают свою ответственность, и не сомневаются в успехе. Вы можете быть совершенно спокойны, пилоты уверены, что этот пуск, пройдет значительно лучше предыдущего.

– -- Это было бы чудесно! И тот пуск, я считаю вполне удачным... Я так рад, майнгерен, что герр Сталин убедил ваше правительство в оказании помощи нашему агентству. Герр Николаефф! Узнайте, пожалуйста, нет ли перегрузки самолета по сравнению с предыдущим стартом?! И проверены ли пороховые ускорители под крыльями?!

– -- Герр, Николаефф! Что вам ответил, герр Громофф?!

– -- Не волнуйтесь так, герр профессор! Никакой перегрузки самолета нет. Пороховые ракеты многократно проверены, и вполне надежны (тяжелые грузовые самолеты с ними летают уже несколько лет). Все будет хорошо. Прошу вас, присесть вот в это кресло, отсюда вы сможете увидеть самые главные этапы старта вашей ракеты, и тут вам будет безопасно...

– -- Гм. Благодарю, я постараюсь не мешать полету. Да! Поблагодарите герра Громоффа...

– -- Гер Николаефф! А вы не забыли 'Цейс'?!

– -- Вот ваш бинокль, герр профессор. И пристегнитесь, пожалуйста.

– -- Да-да! Благодарю вас! Непременно пристегнусь... А мы услышим переговоры наблюдателей, как в прошлый раз?!

– -- Конечно, профессор!

Даже в день долгожданных испытаний 'Собачьей упряжки' (как русские стали называть этот вариант ракеты Оберта), Марте не удалось, ни увидеться, ни пообщаться с русскими испытателями. Зато целый день рядом с ней маячило вполне мужественное, но уж слишком семитское лицо главы русского министерства военной пропаганды, Льва Захаровича Мехлиса. Для настоящей арийки, Марта проявила чудеса сдержанности, и даже поддерживала светскую беседу с этим 'унтерменшем' и комиссаром. Но полученной в таком окружении информации, оказалось катастрофически мало для подготовки полноценного доклада об испытаниях. Даже второстепенные цели ее задания, и те не были достигнуты. Ни одного русского реактивного самолета (даже раскрытого летом в Монголии 'Буревестника'), рядом не наблюдалось. Фотографировать на аэродроме гостям из Амстердама, также не разрешали.

Перед отъездом, им принесли альбом с фотографиями испытаний, и переведенный

на немецкий отчет обо всех этапах эксперимента. Герман Оберт не расставался с эти отчетом и фотографиями до конца полета в Стокгольм. Еще бы! Им все удалось! Его друг, ученик, и в каком-то смысле даже учитель (хотя бы в отношении организации работ и привлечения меценатов), гауптман Пешке, и в этот раз оказался прав во всем. Ведь удалось практически все, о чем мечталось этим двум энтузиастам-ракетчикам - старому и молодому. Русский самолет-гигант ПС-124 сумел подняться до семи с половиной километров (вместо прогнозируемых Пешке шести). А выпущенная им составная ракета, поднялась на высоту тринадцать тысяч восемьсот метров. И это с неполностью функциональной второй ступенью! Причем, все три собаки вернулись на землю здоровыми, хоть и явно перенервничали. Это был настоящий успех, и Оберт был счастлив. Теперь, у него не оставалось сомнений, что выбранный им путь верен...

На следующий день первые страницы европейских газет заполонили взволнованные эссе о прошедших в России первых испытаниях будущей космической ракеты. Французы в своих статьях снова рукоплескали научной отваге 'пионеров ракетонавтики', ревниво напоминая, что самые первые ракетные шаги соавтор Оберта, Моровски сделал именно во Франции. И, что без тех первых шагов, ни Моровски, ни сам Оберт не достигли бы таких успехов. Германские издания более сдержанно предполагали, что все эти забавные опыты лишь прелюдия к серьезной работе. Немцы намекали, что в Рейхе, этот труд мог бы получить куда более впечатляющее развитие. В остальных изданиях, тон статей колебался в широких пределах. От возмущенного 'бесчеловечностью экспериментаторов, истязающих бедных животных' слюноизвергания, до восхищенного 'новым шагом к завоеванию Вселенной' придыхания. Британцы в своих кратких заметках холодно замечали, что в мире идет война, и для таких проектов экспериментаторы выбрали далеко не лучшее время. Ну, а американская пресса, скорее больше потешалась над отправкой собак в стратосферу. В заокеанских газетах Оберта рисовали сидящим верхом на ракете, которую тянула за собой свора собак. Однако, все эти 'бумажные войны' совсем не трогали, ни самих 'первопроходцев ракетного полета', ни тщательно изучавших информацию о проведенных испытаниях ученых нескольких стран, ни их мудрое начальство. Под прикрытием всей этой газетной шумихи, сразу несколько групп политиков и военных разных стран, пришли к слегка различающимся, но во многом сходным, выводам. Но, вот, огласке те выводы не подлежали...

7

'Странная Война' новации Рейха 

Еще месяц назад, казавшийся многообещающим проект 'туземных авиачастей' (курируемый Абвером и СД), за несколько недель до эпохального решения об отправке гауптмана Пешке домой в Америку, уже начал сдуваться как пробитый воздушный шарик. Сначала, заместитель начальника управления вооружений Люфтваффе генерал Мильх, забрал к себе восемь наиболее одаренных пилотов из числа польских и украинских фольксдойче. В первую очередь, ему были нужны испытатели для опытных мото-реактивных истребителей ПВО. Даже не столько испытатели, сколько 'мясо для катастроф'. Техника была малонадежной, и аварии случались регулярно, поэтому отработку самых изношенных ускорителей и планеров решили доверить бывшим 'гладиаторам'. Самим пилотам это было подано, как уравнивание их в правах с пилотами Рейха. Как-никак всем присвоили лейтенантские звания, и стали платить минимальный испытательский оклад. А в качестве тех опытных машин пока были определены новые 'мессершмитты' BF-109 Е-3 с тремя пушками MG-FF и установленными у них под крыльями четырьмя опытными компрессорными ускорительными ракетами фирмы 'Аргус'. Помимо 'ракет' концы консолей их увеличенного в размахе крыла украшали обтекаемые топливные баки. А само крыло взяли от планируемого к производству в 1940 году палубного BF-109 Т.

Еще пара пленных польских фольксдойче, в сентябре проходивших в Силах Поветжных обучение полетам на самолетных сцепках 'Центаврах' (состоящих из бомбардировщика 'Зубр' и установленной у него на спине авиетки RWD), были отправлены в Рёхлин. Имеющих опыт укрощения 'Польских этажерок' (как их пренебрежительно называли в Люфтваффе), Удет направил для обучения экспериментального штафеля германских пилотов. До середины ноября это подразделение было приписано, к испытателям авиазавода 'Хейнкеля' и не имело официального статуса. Но фельдмаршал Геринг не забывал про них, лелея грандиозные планы, и вскоре эту подпольную авиачасть ждали большие изменения. И хотя сам Эрнст Хейнкель был далеко не в восторге от навязанной ему конструкторской темы, но вынужден был согласиться с таким оригинальным способом 'утилизации' своих, поврежденных в Польской кампании, He-111. Тем более, что Мильх с Удетом только что оформили новый большой заказ на бомбардировщики, а один из лучших пилотов-испытателей Хейнкеля, Пауль Бадер, хоть и сменил свое звание флюг-капитан (присвоенное ему в гражданской авиации) на майора Люфтваффе, но помимо испытаний 'Драй-Блиц' пока еще мог продолжать испытания и других моделей. Правда, возглавивший экспериментальную эскадру 'Один', бывший командир 1-й бомбардировочной эскадры 'Гинденбург' подполковник Ульрих Кесслер, требовал уже с середины ноября полного перевода майора Бадера к себе командиром авиагруппы 'Слейпнир'. И Хейнкель вынужден быть дать ручательство. Впрочем, глава фирмы все еще надеялся вернуть своего пилота в лоно испытательской работы, только он не знал, что это его желание сбудется только через полгода...