Белые снега
Шрифт:
— Коо, — пожал плечами мальчик. — Может, и так… Но главное — мы будем делать революцию!
— Что? — переспросил Млеткын.
Он уже слышал это слово. В Сан-Франциско. Американцы много говорили об этом. То, что произошло в России, и называлось этим металлически звенящим словом.
Когда насытившийся мальчишка вполз в полог, Млеткын сказал:
— В Красной Силе много опасного, грозного для нашей жизни.
— Оружие? — спросил Каляч.
— Оружие и у нас есть, — заметил шаман. — Они лишают свободы тех, кто препятствует их делам.
— Связывают или сажают на цепь? — предположил Омрылькот.
— Запирают
— Какомэй! [15] —дружно воскликнули слушатели.
— Человек не видит ни настоящего света, ни друзей — его увозят далеко от родной земли…
— Наказание тоской, — уразумел Омрылькот. — Как это жестоко!
— Что же нам делать? — шепотом спросил Каляч.
— Внешние силы могут оказаться на нашей стороне, — важно заявил Млеткын, поймав на себе недоверчивый взгляд Омрылькота. — Проявление внешних сил может быть разным — бедствие какое-нибудь… снежная лавина, скажем… или что другое…
15
Какомэй! — возглас удивления (чукот.).
Омрылькоту оставалось только дивиться про себя хитрости шамана: вероломство у него в крови, но настоящей силы нет, потому что Млеткын по натуре человек ленивый.
Млеткын, пряча голову в просторный капюшон, отороченный росомашьим мехом, шагал под мокрым ветром, дующим с моря: он торопился к себе.
— Кыкэ вай! Всю воду мне расплескал! — неожиданно услышал шаман.
Оказалось, он столкнулся с Наргинау, хозяйкой соседней яранги.
Ручеек замерзал. Воды оставалось на самом донышке ямок, и надо было долго скрести по льду ковшиком, чтобы набрать ведро питьевой воды. Пройдет еще несколько дней, и она исчезнет совсем. Придется добывать из снега или льда.
— А, Наргинау! — воскликнул шаман. — Ты все молодеешь. Тоскуешь, однако, по своему тангитану?
— Чего уж тосковать по нему, — вздохнула Наргинау. — Он уехал, забыл меня. Приворожил бы мне нового тангитана.
— Уж слишком он для тебя молод, — укоризненно заметил шаман, примечая про себя, что Наргинау сейчас в той самой поре, когда любая женщина сладка, как перезревшая морошка: дотронься — и брызнет соком.
— Я говорю о другом, о том, который волосатый и с усами, — пояснила Наргинау. — Он мне мил. Даже во сне его видела. Ты уж помоги мне, нашли на него какой-нибудь уйвэл [16] .
16
Уйвэл — порча.
«А не худо бы привязать милиционера к здешней женщине. Конечно, настоящий мужчина никогда не выкажет своей зависимости… И все же…» Шаман хорошо знал, что женщина способна толкнуть человека на большие безумства.
— Ты сшей мне зимние рукавицы, — попросил Млеткын. — Мне придется просить богов на скалах Сенлуквина. А там холодно, воет ветер, и камень жгуче-холодный, голая рука к нему примерзает.
Это было обещание, и Наргинау обрадовалась:
— Сошью тебе рукавицы! Теплые, двойные, из самого лучшего белого камуса!
— Только помни:
Наргинау скрылась в темноте.
Глядя ей вслед, Млеткын думал о том, что Наргинау очень неуютно одной: разве может быть настоящим домом яранга без мужчины? Это все равно что трубка без табака, ружье без патрона…
Дверь в его жилище была прикрыта. Млеткын шагнул в дымный чоттагин, теплый, пахнущий свежей вареной рыбой.
Первая пурга накинулась на Улак с такой яростью, словно старалась наверстать упущенное за короткое лето. Все потонуло в белой кипящей пелене. Чуть ли не ползком Драбкин с Сорокиным добрались до школы и затопили печку. Пламя рвалось так, что Сорокин всерьез опасался пожара: искры могли попасть на деревянную крышу и воспламенить ее. Железная дверца печи дребезжала, а огонь ревел, как в паровозной топке.
Сорокин был уверен, что никто не придет на урок: невозможно дать сигнал — столб, на котором висел медный котел-колокол, занесло снегом, да и бить в него нет никакого толку — все равно никто не услышит.
При ураганном ветре неожиданно потеплело — снег стал липкий и хлестал по лицу, как мокрая простыня.
Первым ввалился в класс запорошенный снегом Унненер. За ним явился Тэгрын, а там потянулись и остальные ученики: никто не остался дома, даже маленькие девочки.
— Сегодня, — сказал Сорокин, вглядываясь в лица учеников, — я расскажу вам о русской земле, о большой нашей стране. Сейчас вот у нас пурга, а где-нибудь на Черном море — тепло и люди ходят без кухлянок…
Тэгрын добросовестно перевел.
— На больших ровных пространствах убрали хлеб…
— Куда убрали? — переспросил Тэгрын.
— Собрали, — уточнил Сорокин.
— На больших ровных пространствах, — перевел Тэгрын, — русские люди собрали в кучу хлеб точно так же, как мы вчера собирали рыбку-вэкын на берегу моря.
— Только у них, у русских, море черное, а наше — белое ото льда и снега, — вставил Унненер.
— В лесах, — продолжал рассказывать Сорокин, — деревья пожелтели: листья пожухли и упали на землю.
— И у нас такое бывает! — обрадовался Тэгрын. — Только наши листочки по земле стелются…
— Природа ждет наступления холодов. Может быть, кое-где по утрам уже появляется свежий ледок. Такая осень на Дальнем Востоке, в Сибири, вокруг Москвы, Ленинграда… А вот на юге до зимы еще далеко. И есть такие места, где всю зиму люди не увидят снега…
— Так это в жарких капиталистических странах, — заметил Тэгрын, демонстрируя свою осведомленность.
— Наша страна так велика, что и у нас есть такие районы, где круглый год не бывает снега, — повторил Сорокин. — На юге нашей страны живут другие народы…
— А разве не везде живут русские люди? — искренне удивился Тэгрын. — Я думал, что повсюду, кроме пашей чукотской земли — русские…
— Нет, — улыбнулся Сорокин. — В нашей стране живет очень много разных народов.
— Какомэй! — воскликнул Тэгрын, забыв о том, что он должен переводить ученикам. — Какие же это народы?
— Украинцы и белорусы, — начал перечислять Сорокин, — туркмены, грузины, узбеки, казахи и еще много-много разных национальностей — все их трудно перечесть…
— Чукчи, эскимосы, коряки и ламуты еще, — добавил Тэгрын.