Белые снега
Шрифт:
— Знаю, — ответил Пэнкок.
— Тогда будем говорить по-русски. Разговорный чукотский я, честно сказать, подзабыл, а тебе полезно поупражняться в русском, — предложил профессор и повел гостей в кабинет.
В кабинете Пэнкок увидел такое множество книг, что не удержался и изумленно воскликнул:
— Какомэй! И вы все это прочитали?
— Почти… — улыбнулся профессор.
Женщина принесла чай. Пэнкоку понравилось, что в квартире профессора соблюдались чукотские обычаи: женщины не лезли к мужчинам со своими разговорами. А беседа была серьезной: профессор показывал им проект чукотского
— Это какая-то другая грамота, — испуганно сказал он.
— Мы остановились на латинском алфавите, — объяснил Богораз, — так как русский не может выразить все оттенки и фонетические особенности не только чукотского, но и других языков народностей Севера.
— Но мы учились по-другому, — робко заметил Пэнкок. — По русскому алфавиту нас учил Сорокин…
Он вытащил тетради Сорокина, показал профессору записи.
— Это интересно, любопытно, однако, — проговорил Вэип.
У Богораза чай пили из стаканов, вставленных в специальные металлические чехлы, чтобы не обжечь руки о горячее стекло. Сахар был мелкий, и его надо было растворить в чае. Это было непривычно, и чай терял свой настоящий вкус.
— А как вы обходитесь с гортанным смыком?.. Ага, обозначаете дополнительным знаком? Это любопытно. Молодец ваш Сорокин, — откидываясь в кресло, сказал Богораз. — Должен вам признаться, некоторые мои коллеги склоняются в пользу кириллицы… Однако есть опасения, что двойное использование одного и того же алфавита и в русском и в местном языке может внести путаницу и затруднить процесс обучения грамоте. И все-таки любопытно, — снова повторил профессор. — Очень даже любопытно…
— Ну, а что ты все-таки думаешь? — Богораз повернулся к Пэнкоку.
— Русский, конечно, удобнее, — ответил Пэнкок. — Потому что он понятнее нам, и язык русский, потом, легче учить.
— А ты как считаешь? — обратился Богораз к Косыгину.
— Я… тоже думаю, русский…
Богораз накрыл рукопись ладонью.
— А может быть, ваше мнение основано на том, что вы не знаете латинского алфавита? А, друзья?
Косыгин с Пэнкоком переглянулись. Одно они могли сказать твердо — латинский алфавит запутает тех, кто уже начал учиться грамоте на основе русской графики. Но… профессор, видимо, знает лучше… Ребята еще раз взглянули на незнакомые буквы: «Нет… какие-то они чужие, стоят, словно ощетинившиеся солдаты, вооруженные копьями».
Прощаясь, Богораз сказал:
— Послезавтра в Академии наук состоится совещание по проблемам Северного морского пути. Я приглашаю вас. Приходите.
По дороге в общежитие Пэнкок думал о только что увиденном проекте букваря.
— Мне совсем не понравилась новая грамота, чужая она нам, непривычная… Чувствую я это, — поделился он мыслями с Анемподистом.
Косыгин молча кивнул головой. Вид у него против обыкновения был невеселый. Видно, и его задела за живое эта странная латинская грамота.
В Академию наук отправились пешком. Шагали по Дворцовому мосту. Посередине реки Пэнкок остановился, подошел к перилам. Внизу стремительно бежала темная вода. Течение было сильное, как у Одиноких скал
— Нравится тебе Нева? — спросил Косыгин. — Как Анадырь.
— Нравится, — ответил Пэнкок. — Только плохо, что тут ни нерпы, ни моржа нет.
— В Ладожском озере, говорят, есть тюлени. Только это далеко… километров шестьдесят, наверное, будет…
Пэнкок обрадовался:
— Вот поохотимся! На хорошей упряжке туда быстро можно добраться! Да и торосов на реке не бывает. Вдоль берега можно проложить хороший нартовый путь. Зимой как-нибудь выедем с тобой на рассвете, к полудню уже будем там. Найдем разводье и засядем… Вот полакомимся!
Пэнкок, увлеченный предстоящей охотой, восторженно взглянул на друга — тот чуть иронически улыбнулся, и радость Пэнкока тут же улетучилась. Он представил себе, как по Неве мчится собачья упряжка с охотниками… Да и где взять здесь эту упряжку, ружья, эрмэгтет…
Пэнкок тяжело вздохнул:
— Однако времени у нас не будет… Заниматься надо… ну, пошли…
Швейцар в Академии оказался строгим: он никак не хотел пускать Пэнкока, у которого не было галош. (Пэнкок носил торбаза, потому что ноги в ботинках нестерпимо болели после прогулок по каменным мостовым Ленинграда.)
На помощь пришел профессор Богораз:
— Пропустите этого молодого человека! Он в своей национальной обуви!
— Так бы сразу и сказали, — проворчал швейцар.
Вообще этот седовласый старик нагнал страху на Пэнкока. Даже бывалый Косыгин и тот растерялся: ему такого еще не доводилось видеть. Человек, принимающий одежду, показался им важным и серьезным. Особенно сильное впечатление произвела на них его форма. Мундир его был украшен золотом, а на голове красовалась роскошная синяя фуражка. Даже капитан парохода, на котором они плыли во Владивосток, в своем кителе и белоснежной рубашке не выглядел так внушительно, как этот старик.
На лестничной площадке на степе висела огромная картина, словно составленная из разноцветных камешков. Пэнкок остановился перед ней в изумлении. Картина изображала военный эпизод: на первом плане какой-то усач верхом на лошади, видно, выкрикивал воинственные ругательства, а вокруг него толпилось множество людей, тоже на лошадях.
— Это знаменитая мозаичная картина Ломоносова «Полтавский бой», — пояснил профессор Богораз и спросил Пэнкока: — Знаешь, кто такой Ломоносов?
Пэнкок кивнул. Его заинтересовало сообщение о том, что на картине изображен царь Петр. «Так вот как выглядит Солнечный владыка! С виду обыкновенный человек, только одет необычно да в руках у него длинный нож. Его, что ли, сбросили русские рабочие с золотого сидения? Надо бы спросить, но профессор торопит».
В роскошном конференц-зале профессор усадил Косыгина и Пэнкока на места и удалился.
Председательствовал на заседании сам президент Академии Карпинский. После небольшого вступления он предоставил слово Отто Шмидту.
На трибуну поднялся человек с густой черной бородой. Заговорил он громко, напористо. Казалось, он обращался к людям, стоящим по другую сторону ледового разводья и хотел перекричать ветер. Позади него висела большая карта. Он то и дело подходил к ней и длинной палкой, похожей на охотничий посох, прочерчивал будущие морские пути кораблей.