Белые снега
Шрифт:
У байдар, ранее принадлежащих Омрылькоту, на высоком сугробе развевался красный флаг. Он трепетал на свежем утреннем ветру, и люди, подходя к нему, невольно замедляли шаг. У флага стояли члены улакского Совета, члены Правления товарищества во главе с Кмолем, одетым в чистую белую камлейку. Вообще люди заметно принарядились: Спуск байдар — большой праздник.
Когда все собрались, Тэгрын произнес речь. Он говорил о новом обряде Спуска байдар, теперь ставших общественной собственностью. Потом ребятишкам раздали конфеты с жертвенного
Сорокин внимательно следил за Кмолем. Ему казалось, что председателя товарищества что-то тревожит. Кмоль то и дело воровато поглядывал по сторонам, прислушивался к разговорам односельчан, стыдливо отворачивал лицо, когда Сорокин или Драбкин встречались с ним взглядом. Вот наконец все занялись спуском байдар, которые предстояло перенести сейчас на берег моря и обложить снегов. Кмоль осторожно взял жертвенное блюдо, бросил несколько конфет в сторону моря, пробормотав при этом какие-то слова. Люди сделали вид, что ничего не заметили. А Кмоль, очистив совесть, сразу повеселел.
В этот вечер в чоттагинах, как обычно, пылали костры, варилось провялившееся за зиму, пропахшее дымом оленье мясо и женщины делали ыпальгин — лакомое блюдо из сала и снега.
В яранге Омрылькота тоже варили оленье мясо, но сегодня здесь не было радостного оживления. Трапеза походила на портальное угощение. Все ели молча, время от времени прикладываясь к самодельной веселящей воде.
— Что же ты молчишь? — Омрылькот обвел Млеткына мутным, отяжелевшим взором.
Млеткын обиделся. Будто он виноват в том, что в России произошла революция, будто он привел сюда большевиков, учителя и милиционера, построил для ребятишек школу и придумал грамоту.
— Где твоя сила шаманская? — продолжал допытываться Омрылькот.
— Против тангитанов шаманская сила не годится, — ответил Млеткын. — Общению с богами мешает радио и железная проволока, натянутая на шесты.
— Что же ты раньше молчал? — усмехнулся Омрылькот. — Я скажу кому надо — и шесты повалят. В ветреную погоду это нетрудно.
Млеткын съежился от этих слов. Почему-то подумалось, что подозрение падет именно на него. Он ведь сам распускал слухи о том, что антенны мешают его общению с Внешними силами, и на этом основании часто отказывал в помощи.
— Так делать нельзя! — сказал шаман. — Шесты заново поставить можно. Надо ждать.
— А чего ждать? — Омрылькот уставился в Млеткына. — Что ждать? Пока нас окончательно не уничтожат?
— Не мы одни страдаем от большевиков, — осторожно заговорил Млеткын. — Есть и другие люди. Есть другие земли, где власти бедных нет. И они совсем рядом — по ту сторону пролива.
— Хорошо утешаешь, — усмехнулся Омрылькот.
— Я не утешаю, — ответил Млеткын. — Предостерегаю от необдуманного шага, который может все погубить. Вельботы в порядке, их даже починили, байдары тоже. Люди хорошо помнят, кому они принадлежали. И ещё — большевики на нашей земле долго
— Пока что-то не собираются, — возразил Омрылькот. — Наоборот, вроде бы прочно сидят. Милиционер женился, дочь у него родилась, живет в яранге и упряжку собирает. Та женщина, что живет в Нуукэне, вышла замуж за Утоюка и, говорят, тоже вот-вот родит…
— Ну и что? — пожал плечами шаман. — Разве такого раньше не было? Сколько детишек родила временная жена Понни Карпентера, однако он все-таки уехал.
— От большевиков удрал.
— И многие другие, — продолжал Млеткын, пропустив мимо ушей замечание Омрылькота, — заводили детей, а потом спокойно уезжали на свою землю.
— Но эти-то не собираются уезжать! — вскрикнул Омрылькот, заставив вздрогнуть шамана. — Ты что — не видишь?
— Может быть, по своей воле и не хотят, но будут вынуждены, — тихо сказал Млеткын, сам в душе не веря этому.
Припай унесло и разбило на мелкие кусочки. На морском берегу стало сухо, и Йоо с сыном часто спускалась к морю.
По дороге она обязательно заглядывала к радисту и спрашивала, нет ли вестей о пароходе. Радист беспомощно разводил руками. Но однажды он сказал:
— Пароход вышел из Владивостока. — И показал на карте красный кружочек. На бумаге дорога выглядела не очень длинной, но пароходу, чтобы преодолеть это расстояние, требовался почти месяц.
Радист жалел молодую женщину и даже чувствовал себя виноватым перед ней из-за того, что пароход по пути в Улак будет заходить и в другие селения.
— А вдруг они письма Пэнкока выгрузят где-нибудь в Анадыре или в бухте Провидения? — тревожно спросила Йоо.
— Нет, такого не бывает, — успокоил ее радист.
Пароход пришел ночью, и когда улакцы проснулись, он уже стоял на якоре, украсив собой пустынный морской рейд.
Йоо прибежала в ярангу Драбкина.
— Скорее! Надо послать вельбот! — закричала она с порога. — Там письма Пэнкока.
Драбкин, понимая нетерпение Йоо, быстро оделся и через час на легкой байдаре, вместе с Сорокиным и Тэгрыном, отправился на пароход.
Йоо не уходила с берега. Посадив на шею сына, она смотрела на пароход, на маленькую байдару и ждала, ждала, когда наконец привезут ей весточку от Пэнкока.
— Наверное, они там уселись чай пить, — недовольно ворчала она, обращаясь к сыну. — Будто пароходный чай лучше нашего.
Наконец байдара отвалила от парохода и направилась к берегу.
Йоо забеспокоилась, засуетилась и, наверное, шагнула бы ей навстречу, но Наргинау удержала ее. И все же, когда байдара ткнулась носом в прибрежную гальку, Йоо влезла в волну.
— Есть письма! Есть! — закричал ей Сорокин и показал толстую пачку конвертов. — Очень много писем!
Йоо подлетела к Сорокину, схватила их, сунула за пазуху и кинулась в свою ярангу.