Белые снега
Шрифт:
Пэнкок в выходной день тоже выложил на своем участке приманку и приготовил капканы. А вот все остальное время он сидел перед окном, пытаясь читать. Сосредоточиться было трудно — взгляд невольно уходил мимо строк в море, на молодой лед. Пэнкок тяжело вздыхал и отворачивался, но потом опять устремлял взор в морскую даль. А когда становилось особенно грустно, он шел к Сорокину. И они снова и снова обсуждали возможность использования для чукотской грамоты русского алфавита.
Приехали последние ученики из дальнего прибрежного стойбища. Вместе с Пэнкоком их встречали Драбкин
В назначенный день Пэнкок, проснувшись на заре, высунул голову в чоттагин и тут же услышал голос Йоо:
— Почему не спишь?
— Все думаю — как войду в класс…
— Страшно тебе?
— Страшно.
— Ничего, — попыталась приободрить мужа Йоо.
Выйдя в чоттагин, Пэнкок поглядел на оставшееся нетронутым охотничье снаряжение и винчестер. Да… времени на охоту теперь не будет… Он взял в руки портфель, который сшила из выделанной нерпичьей шкуры и украсила орнаментом Йоо. Такого портфеля в Улаке еще ни у кого не было. Пэнкоку сначала неловко было брать его с собой, но Сорокин с Драбкиным в один голос заявили, что учитель должен ходить именно с таким портфелем. В доказательство этому Сорокин заказал себе точно такой же, а Наргинау обещала мужу сделать еще лучше. В этом портфеле уже несколько дней лежали блокноты, тетради, букварь, набор цветных карандашей, простой карандаш и ручка с новеньким пером.
Вставшая вместе с мужем, Йоо разожгла жирники и повесила над одним — чайник, над другим — котелок с мясом.
Пэнкок надел на себя матерчатую одежду. Йоо оглядела его со всех сторон, поправила воротник рубашки и улыбнулась:
— Ты выглядишь прямо как тангитан.
От волнения Пэнкок не находил себе места. Он то садился на китовый позвонок в чоттагине, то заглядывал в полог, наконец он вышел на улицу. Было пасмурно. Все указывало на то, что в ближайшее время погода испортится: задует первая продолжительная пурга.
Пэнкок обошел ярангу. При тусклом блеске снега на задней стене он вдруг заметил маленькую деревянную фигурку ворона. Как же он забыл про него, про хранителя яранги, про древний родовой тотем? Нет, надо его снять. Негоже первому чукотскому учителю жить в яранге, украшенной деревянным вороном. Встав на камень, подвешенный для того, чтобы удерживать от ветра покрышку яранги, Пэнкок с трудом отвязал ремень и сдернул почерневшего от непогоды и снега, дождей и соленого ветра ворона.
Не успел он спрыгнуть с камня, как услышал позади себя злорадный смех.
— Хе-хе-хе! Прощайте, боги! Не нужны они теперь человеку, который вздумал сделаться тангитаном! Да знаешь ли ты, что ворон никогда не станет лахтаком, так и тебе не стать настоящим учителем!
Перед Пэнкоком стоял шаман Млеткын и покачивался на своих кривоватых ногах. Он был в охотничьем снаряжении, и на этот раз от него меньше, чем обычно, пахло веселящей водой.
— Кощунствуешь? Издеваешься над нашими священными предками? Если тебе не дорога память родителей, отдай мне свой тотем! Не оскверняй его своими погаными руками!
— Уходи отсюда! — твердо сказал Пэнкок. — А то…
— Что?! Угрожать мне,
Пэнкок крепко держал ворона. Он вдруг почувствовал, что не отдаст его Млеткыну, даже дотронуться не позволит. И не потому, что снова уверовал в духов и Высшие силы, нет. Просто показалось, что одно прикосновение шамана к ворону сможет осквернить память об отце и матери.
— Ворон останется со мной, — решительно заявил Пэнкок.
— Хе-хе-хе! — снова то ли закашлялся, то ли засмеялся Млеткын. — Не больно ты тангитан, оказывается… Боишься кэлы все-таки.
— Ворон останется у меня… — И Пэнкок ушел в ярангу.
— С кем это ты разговаривал? — спросила Йоо.
— С Млеткыном.
— Чего не спится старику? — Йоо заметила в руках мужа деревянного ворона и сказала: — Когда ты был в Ленинграде, я не забывала о нем — мазала клюв салом и свежей кровью.
— Спасибо, Йоо, — ответил Пэнкок, — но этого можно было и не делать.
— Почему?
— Комсомольцы и большевики в богов не верят.
Йоо пожала плечами и принялась готовить еду. Проснулся Иван и выскочил голенький сначала в чоттагин, а затем на улицу, на снег. Это называлось «посмотреть погоду», а заодно и справить малую нужду — так с малолетства воспитывали в мужчинах Улака выносливость.
Пэнкок спрятал деревянного ворона в дальний угол полога и принялся за еду. Есть, однако, не хотелось, но он понимал, что первый урок будет трудным, поэтому надо копить силы.
Возле главного жирника, у задней стены полога, громко тикал будильник. Стрелки приближались к назначенному часу, Пэнкок взял портфель и отправился в школу.
Омрылькот, по обыкновению, не спал. Он слышал, как чуть скрипнула дверь и в чоттагине раздались шаги. Он понял: это шаман. Млеткын подошел к нему и тронул за плечо:
— Пора. Сейчас они пойдут в школу.
Омрылькот выскользнул из полога. Старуха зашевелилась, открыла глаза, но тут же повернулась на другой бок и снова захрапела.
Омрылькот одевался долго и тщательно. Он натянул на худые поджарые ноги тонкие штаны из пыжика, шитые шерстью внутрь, а поверх их пестрые камусовые, совсем новые. Меховые чулки плотно обхватывали ступни. В торбаза уже давно была настелена сухая трава. На тело Омрылькот надел пыжиковую нижнюю рубашку, на нее — кухлянку из неблюя, тоже хорошо выделанную, мягкую, шелковистую на ощупь. Малахай был новый, еще пахнущий охрой. Поверх всего Омрылькот надел еще белую охотничью камлейку из плотной ткани.
Достал из тайника деньги, уложил их в мешок из нерпичьей кожи, где лежало приготовленное загодя вяленое оленье мясо на дорогу.
Млеткын сидел на китовом позвонке и молча курил. За все время, пока Омрылькот собирался, он не проронил ни слова.
Но вот старик взял в руки посох, лыжи-снегоступы перекинул через плечо, повесил на шею винчестер в чехле из белой кожи, мешок с дорожными припасами и деньгами и взглянул на шамана.
Млеткын встал и направился к выходу.
Начиналась поземка. В селении было тихо — никто еще не шел на охоту.