Белые тени
Шрифт:
Околов рассказал все, что знал о Блаудисе, и умолк.
— Значит, у нас предстоит с ним встреча? А не думаешь, что этот английский резидент Блаудис подсадная утка? Если Кучеров был красный, то он наверняка дал бы эти документы или их копии большевикам.
— Это, конечно, возможно. У англичан даже есть сведения, что Блаудис отсидел свой срок в тюрьме, выпущен на свободу и проживает в Краснодаре на Заречной, четырнадцать. Англичане предполагают, что либо ему удалось скрыть свое подлинное лицо, или открыть его частично, либо он завербован ГПУ. Но это еще ничего не значит. Блаудис матерый волк, мстительный и жадный. Он знает, что в Лондонском банке на его имя лежит уже круглая сумма, а в досье,
— И что же ты хочешь?
— Ну это еще мы обговорим. Мы тоже сами с усами. Мне надо уехать в Ростов, а ты поразведай. Где он работает, когда приходит домой, с кем встречается, женат ли. Одним словом, осторожненько узнай все, что можно. Ты ведь парень находчивый и смелый.
Колков плохо спал в эту ночь, а под утро ему приснился кошмар. Блаудис, огромный Блаудис (по описанию Околова, он был большим и грузным) водил широким и длинным уткообразным носом, сверлил его маленькими свиными глазками, что-то говорил по-английски и грозил кулачищем.
В то же утро, захватив один лишь портфель, Околов тайком уехал в Ленинград. Колкову он сказал: если 12-14 ноября не вернется или от него не будет письма, значит, с ним стряслась беда. В этом случае Колкову предстояло бросить работу и уходить за границу.
В субботу, после работы, Колков направился поглядеть на логово Блаудиса на Заречную, 14. Это была небольшая глинобитная хатенка на каменном фундаменте с двумя сверкающими чистотой окнами на улицу и тремя в вылизанный дворик с палисадником, в котором горели как жар настурции и отливал золотом шафран. Невысокий плетень, отделявший двор от соседнего, зарос вьюнками, или, как там говорят, кручеными панычами, а вдоль плетня выстроилась шеренга подсолнухов, и все они, как по команде «направо равняйсь!», уставились на него. Справа в конце двора был сарай-дровяник, посредине — колодезь. Вдоль крашеного забора, со стороны улицы — неизменные вишни.
Во дворе ни души. На небольшом крылечке, утопающем в багрянце, золоте и рыжине виноградных листьев, расстелен чистый, почти белоснежный половик. Во всем чувствуется присутствие женщины.
«Блаудис на месте, — думал Колков. — Наверно, женат. Буду ходить каждый день, и когда вернется Околов, он назначит день встречи с Блаудисом».
Колков, не останавливаясь, прошел мимо. Здесь, на окраине, прохожие редки, приметен каждый чужой. «Надо примелькаться, не привлекая особого внимания, — думал он, — за домом может быть установлено наблюдение». Миновав два квартала, Колков вышел на широкий выгон, в конце которого серело большое мрачное здание с козырьками на окнах — тюрьма. Сюда в былые времена казаки съезжались на ярмарку. Тут, наверно, когда-то устраивались скачки, делали смотры, собирались на сходку...
На углу серел старый дом с облупившейся штукатуркой, давно не крашенными окнами, с покосившимся крыльцом, крытой железом, проржавевшей крышей, над дверью красовалась вывеска: «Пивной баръ», причем последние две буквы резко отличались от других. Приглядевшись, Колков прочитал упорно выступающее сквозь краску слово «Трактиръ». «До чего живуче все старое! — подумал он. — Кто знает, что тут было? Постоялый двор или загородный ресторан? А может быть, публичный дом? Чайная? Пойду-ка выпью».
Он зашел внутрь, заказал кружку пива, «чего-нибудь закусить» и уселся в углу за свободный столик. Сонный официант, здоровенный детина, небрежно поставил ему под нос кружку пива и тарелку с несколькими ломтиками колбасы, кусочек
— Водки не хотите?
Колков сделал неопределенный жест и хотел было отказаться, но официант уже направлялся к стойке и через минуту принес графинчик с водкой.
— И вобла есть, если желаете! — наклонился официант к самому уху.
«Кельнеры, бои, гарсоны, половые всех наций и всех категорий, вы прежде всего великие физиономисты, безошибочно определяете, кто выпивоха и у кого в кармане водятся деньжата», — подумал Колков. Народу в баре было немного. За столиками сидели по одному, по два человека и только в углу неподалеку от небольшого помоста, где по вечерам, видимо, играл оркестр, соединив несколько столиков, сидела шумная компания молодых людей.
Прошел час. От выпитого пива, перемешанного с водкой, шумело в голове. Мысль о болезни неустанно сверлила мозг, на душе было тяжко, все существо охватывала какая-то глубокая подавленность, растерянность, он чувствовал себя опустошенным и безвольным, ничтожным винтиком пущенной в ход машины. И где-то глубоко в подсознании понимал, что будет плыть по течению до уже близкого конца, что вместе с Околовым станет уверять, будто советские люди ненавидят власть и условия для работы НТСНП благоприятны, будет собирать шпионские сведения для врагов своего Отечества, горячо любимой России, и погибнет, расстрелянный в подвале или растерзанный толпой при попытке совершить террористический акт. «Будьте вы все прокляты! Не проще ли кончить все сразу, забраться куда-нибудь в сад или лесок и на первом суку... Смерть по собственному желанию... капитуляция, сдача без боя... Не воевать же против самого себя?! И против людей, речь которых ты впитал с молоком матери?!» Вывела Колкова из задумчивости подошедшая к его столику пара. Парень ему понравился сразу: и его открытый взгляд голубых глаз, и густая копна вьющихся волос цвета спелой ржи, и большие руки хлебороба — спокойные, уверенные, самоутверждающие руки, и весь его облик, ладный и цельный.
— Свободно? — спросил он, отодвигая стул. — Садись! — предложил подруге и ласково-влюбленно улыбнулся.
Девушка ответила ему кокетливой согласной улыбкой:
— Товарищ так задумался, что тебя и не слышал. Вы, наверно, ждете кого-нибудь, не помешаем? — обратилась она к Колкову.
— Пожалуйста, садитесь! — пробормотал Колков.
Она была прелестна: кареглазая, с соболиными бровями, с пунцовыми, как спелая вишня, пухлыми губками, с чуть вздернутым носиком и темно-каштановыми шелковистыми волосами, заплетенными в две толстых косы.
Парень представился Колкову как Василий Терпигора, девушка как Анна Денисенко.
«Не родственница ли Лесику Денисенко? Он ведь тоже из Краснодара», — подумал Колков и представился:
— Александр Филипенко.
О чем же мог беседовать он, Колков, «человек из прошлого», с этими симпатичными молодыми людьми?
Словоохотливая и смешливая Аня Денисенко весело болтала о разных пустяках и заразила и Василя и Колкова своей жизнерадостностью.
Вдруг с треском распахнулась входная дверь, на пороге бара появилась женщина е испуганным лицом и крикнула истошным голосом: — Пожар! Горит тюрьма!
Все вскочили с мест и бросились, перегоняя друг друга, к двери. Не прошло и минуты, как зал опустел. Колков одним из последних вышел за порог, увидев официанта, заикнулся о счете, но тот, махнув рукой, бросил: «Потом!» — и, быстро заперев дверь, сломя голову побежал через выгон к трехэтажному мрачному строению, обнесенному высокими стенами. Левое крыло здания было охвачено густым черным дымом, огненные языки лизали крашеную жесть крыши, и казалось, какая-то невидимая рука отрывает листы, и они, вспыхивая зеленовато-желтым пламенем, с шипением и треском падают во двор.