Белые витязи
Шрифт:
Светлая мысль прорезывает мозги Ольги Фёдоровны, и она тоже падает на колени, широко раскрытыми глазами смотрит на образ, и молитва рвётся к самому престолу Всевышнего.
«Но да будет сила и крепость Твоя во веки веков!» — слышится из алтаря нежный голос священника.
— Господи, Святая Дева — пусть будет Твоя воля над ним. Вызволи Ты мне его! — Ас клироса раздаётся нежное, стройное пение: «Свете Тихий, Святыя Славы Отца Небеснаго, Святаго Блаженнаго Иисусе Христе!»— и кроткий, тихий свет озаряет её — ей хорошо в её закоулке, где пахнет ладаном, деревянным маслом, ей хорошо пред Святой Девой, и, успокоенная, она идёт вечером домой. Мороз сковал всю землю. Снег
А назавтра опять в церковь, опять к тёмному лику заступницы Богоматери, и опять жаркая молитва и успокоение. И старушка рядом с ней всегда, всегда её коленопреклонение во время прошения о пленённых, и всегда радостная надежда на спасение милого человека. Они уже знакомые незнакомки. Старушка оберегает её место, Ольга Фёдоровна помогает одеться старушке.
Наконец, они заговорили.
— У вас близкий кто в плену?
— Ох, матушка, сын в плену. Офицером в Тобольском пехотном полку служил! Сама слыхала, чай, геройский полк, с песнями шли у Тарутина, да забрали молодца! Товарищи-то говорят — убили, да где убили! Я не верю; убили, тело было бы, в приказе пропечатали бы! Нет, видно, взяли его нехристи в плен, да теперь, поди-ка, глумятся да мучают его... Да я вымолю Заступницу... Убили! Вернётся князь Барклай — самого допрошу, пусть точно докажет, что убили! А то на-кася — убили и не схоронили. А он мне сын, чай, аль нет?! Я и до государя дойду! Потому он всё-таки офицер, и храбрый офицер был, двух Егориев имел!
Задумалась девушка. Вера старушки матери в то, что сын её не может быть убит, намерение дойти до высшего начальства и досконально допросить всё о своём сыне, наконец, твёрдая вера, что Заступница так не оставит, — тронули её... Рейхман заходил редко, он говорил о разных делах, рассказывал про свои путешествия, про свои мысли и планы новых исследований, о любви не говорил, но Ольга Фёдоровна отлично видела, что он её страшно, безумно любит.
Весной по Петербургу свирепствовал тиф. Ольга Фёдоровна слегла в постель. Фёдор Карлович, особенно любивший и уважавший Оскара, предложил ему переехать к ним на время болезни дочери, и Оскар заменил Ольге Фёдоровне сиделку. И что это за прекрасная сиделка была! Пока Ольга Фёдоровна была в бреду, в полусознании, она не понимала, кто за нею ходит, кто подаёт ей лекарство, кладёт на голову компрессы — она привыкла только всегда чувствовать на себе добрый и умный взгляд — и она привязалась к нему. В апреле ей стало лучше, и к Пасхе она оправилась. Она горячо, крепко любила теперь Оскара, любила не так нежно, поэтично и порывисто, как Конькова, но любила твёрдо и разумно... Она не связала бы и не подарила бы ему шарфа, она не плакала бы на его груди слезами счастья, не смотрела бы на него страстными глазами и не прижималась бы к нему так крепко — но она смело опёрлась бы на его руку ц прошла бы с ним весь жизненный путь. И Оскар понял это.
В первый день Пасхи 1815 г. он, скромный и тихий, пришёл к ней и, застав её одну, уже решительно спросил:
— Теперь — вы будете моей женой?
Она задумалась. Тёмный образ, святая вера старушки соседки мелькнули в голове её, и ей вдруг жалко стало своей тихой грусти и немого молитвенного отчаяния. Она посмотрела в доброе, любящее лицо Рейхмана, в его честные глаза, и не было духу отказать.
— Ещё одно испытание, — тихо сказала она. — Атаман Платов здесь. Я пойду к нему, и если он скажет,
Рейхман тихо встал и поцеловал её в лоб, потом в губы — но не жгли, а успокаивали его поцелуи.
XXXI
...Друзья! кипящий кубок сей
Вождям, сражённым в бое.
Уже не придут в сонм друзей,
Не станут в ратном строе;
Уж для врага их грозный лик
Не будет вестник мщенья,
И не помчит их мощный клик
Дружину в пыл сраженья.
Их праздней меч, безмолвен щит,
Их ратники унылы;
И сир могучих конь стоит
Близ тихой их могилы...
Войсковой атаман войска Донского, генерал от кавалерии, граф Матвей Иванович Платов, был в Петербурге только проездом. Управление войском, после тяжёлых походов, требовало личного его присутствия. Но как тоже было не заехать и в Петербург, не повидать своих боевых товарищей, не справиться о Казанском соборе и об иконостасе из серебра, пожертвованного «усердным приношением войска Донского», не заявиться ко двору. И Платов прямо из-за границы промчался в Петербург и остановился на старой своей квартире в Морской улице.
Опять ординарец и дежурный адьютант скучали в передней ясеневого дерева, но только задумчивого Конькова сменил бойкий и нахальный Аркашарин, и в атаманской приёмной появились карты и слышен стал временами запах водки.
Атаман у себя никого не принимал. Для просителей была на Дону канцелярия, а в Петербург он приезжал на отдых и просил щадить его старые кости и не беспокоить его просьбами. Поэтому в приёмной было пусто, когда туда прошла Ольга Фёдоровна Клингель, и дремавший сотник Аркашарин изумлённо взглянул на неё. Атаманская форма живо напомнила Ольге Фёдоровне Конькова, и болью и тревогой наполнилось её сердце.
— Атаман дома? — спросила она.
— Дома, но никого не принимают, — сухо отвечал Аркашарин. Выслужившись из простых казаков, он твёрдо держался того правила, что казаку негоже говорить с бабой.
— Но мне нужно по совершенно особенному делу, — умоляюще протянула девушка.
«А она прехорошенькая», — невольно подумал Аркашарин и задумался: где он её видал?
«Верно, из атаманских любовниц, — подумал он, — пришла с жалобой, а может, и на нашего брата казака. А хороша!»
— Атаман вообще в Петербурге приёма не имеют. А для просителей есть канцелярия.
Ольга Фёдоровна вспыхнула.
— Я не просительница. Дайте мне карандаш и бумаги, я напишу слова два, и я думаю, что атаман меня примет.
— Извольте.
Ольга Фёдоровна по-французски написала: «Ольга Клингель, невеста вашего ординарца, сотника Конькова, спросить о нём...»
Ординарец взял бумагу и пошёл в кабинет. Он ушёл и не возвращался. Время тянулось томительно долго. Можно было подумать, что атаман жил в другом конце света.
Записка Ольги Фёдоровны застала Платова в постели. Прочтя её, он поспешно стал одеваться.
Наконец, дверь открылась, и Аркашарин, смягчившийся немного, сказал:
— Атаман вас просит.
— Ольга Фёдоровна прошла за дверь.
Платов в мундире при орденах шёл ей навстречу. Он постарел и осунулся. Он сознавал, что ему предстоит тяжёлое дело передать прекрасной девушке роковое известие, но у него не было от этого «вертеша» в голове, а всё было ясно.
Он любезно поцеловал руку у Ольги Фёдоровны и попросил её садиться.