Белые волки. Часть 2. Эльза
Шрифт:
— Ты сноб, — шутливо фыркала она, — ужасный, высокомерный сноб, который не умеет красить стены и не желает в этом признаваться.
— Я все умею, когда захочу, — шипел он, наступая, и на какое-то время скучная работа по покраске стен откладывалась. Но возвращаться к ней все же приходилось.
Дурацкие кисти объявили ему войну и отказались слушаться, а проклятая краска не желала ложиться ровно, а девочке-скале было все нипочем. Она порхала на лестницу и обратно, отдаваясь своему занятию так же страстно, как недавно отдавалась Димитрию. Наконец, горделиво подбоченилась
— Ну, как тебе?
— Цвет какой-то пошлый, — произнес он ровным голосом и сделал скучающее лицо.
— И никакой не пошлый, — ничуть не обиделась Петра. — Солнечный, апельсиновый, радостный цвет. Чувствуешь, как настроение сразу поднимается?
Она потянулась и мазнула его по лицу испачканными к краске пальцами, а он улучил момент и прижал ее к себе, потерся бедрами и сделал вид, что прислушивается к ощущениям:
— Вот теперь чувствую. Поднимается.
— И кто из нас еще пошлый, — она вывернулась из его рук. — Ну признайся, что тебе нравится. Признайся, а?
— Не-а, — покачал он головой, — я в этой комнате теперь вообще не усну. Она теперь мне цирковой шатер напоминает.
— Сам ты цирковой шатер, — не сдавалась Петра. — Это апельсиновый сад. Знаешь, у меня на родине апельсиновые сады занимают целые долины. Бывает, вот так стоишь на холме, смотришь вдаль, а в глазах пестро-пестро. Но больше всего мне нравилось в уборке участвовать. Такой запах от плодов. Руки потом пахнут сильно. Особенно, если увлечься и съесть штук пять. — В ее глазах впервые за долгое время появилось что-то похожее на тоску. — Знаешь, я скучаю по запаху апельсинов. Но по запаху океана скучаю больше.
Димитрий посмотрел на нее долгим взглядом. Провел ладонью по ее лицу, словно желая стереть грустные складки в уголках губ. Внутри шевельнулось что-то подспудное, какая-то мысль, которую он никак не мог ухватить, чтобы хорошенько обдумать.
— Кто ты, девочка-скала? — произнес он вполголоса. — Я ведь ничего о тебе не знаю.
— Как и я о тебе, — попыталась улыбнуться она, нежась щекой в его ладони. Тряхнула головой, сбрасывая остатки меланхолии. — Хотя нет, я уже хорошенько тебя изучила. Твой любимый цвет — черный, любимое блюдо — мясной пирог, ты обожаешь, когда тебе моют спину, и совершенно не умеешь красить стены. А еще ты — моя чайка. И вообще, у нас с тобой стопроцентное совпадение.
— Это по какой такой статистике? — хмыкнул он.
— По той самой, — важно приосанилась Петра, — по которой чайки и скалы созданы друг для друга. — И тут же взвизгнула. — Эй. Поставь меня обратно. Куда ты меня тащишь?
— Вить гнездо. Но сначала спину мне потрешь.
Отмываться от краски было приятно. Особенно, вдвоем.
Когда с ремонтом, наконец, покончили, он отвез девочку-скалу показать свободному народу. Именно ее — им, а не наоборот. Петра с неподдельным изумлением спускалась под землю, широко распахнутыми глазами изучала ходы, узлы и перевития коммуникационных труб над головой.
— Город под городом… — охала она, — кто бы мог подумать? Здесь так тихо… он заброшен, да? Как тот темпл неизвестного бога? Ты сказал, что тут живут люди, но никого нет…
— Все
— Но почему мы их не видим?
— Потому что это их задача — смотреть на нас.
Он привел ее в самый центр подземного царства, в большой грот, поставил посередине, обнял сзади за плечи, как самое драгоценное из сокровищ, и по очереди повернул к каждому из семи приводящих сюда тоннелей, негромко повторяя:
— Смотрите. Смотрите все. И не говорите потом, что не видели.
— Кто должен смотреть? О чем ты? — Петра удивленно оглядывалась на него и неловко переступала ногами.
Но его глаза, устремленные вдаль, в глубину освещенных факелами обманчиво безлюдных коридоров, лучились холодом:
— Они знают, о чем я. Теперь можешь ходить по городу без страха. Никто ни в одном из районов не тронет тебя. Не посмеют.
Лицо у Петры из растерянного мгновенно стало серьезным. Она помедлила, а затем сосредоточенно кивнула.
— Хорошо. Если тебе так будет спокойнее — тогда ладно.
"Если тебе так будет спокойнее". "Если тебе…". И тут впервые за несколько недель голос в башке расхохотался. "Она думает только о тебе, она воспринимает твою заботу, как что-то полезное прежде всего для тебя самого. И твою квартиру она переделала для тебя. Она пытается тебя изменить. Но мы-то с тобой знаем, дружок, что такие, как мы, не меняются. Мы-то знаем…"
— Что с тобой? — девочка-скала с тревогой заглянула ему в лицо. — Что-то болит? У тебя, кажется, глаза как-то потемнели…
— Голова. Уже проходит, — он даже смог улыбнуться, содрогаясь изнутри от картинок, которые плясали перед мысленным взором. — Поехали к побережью? Ты скучаешь по океану? Я подарю тебе океан.
— Прямо сейчас? — Петра вспыхнула, ее дыхание взволнованно участилось, а глаза снова по-детски доверчиво распахнулись. — Это же далеко. С ума сошел?
— Сошел, — он начал целовать ее, нежно смаковать ее губы, подавляя в себе резкое, нестерпимое желание делать с ее ртом кое-что другое. — Я сошел с ума, сладенькая. От тебя. Соберем вещи и поедем. Согласна?
— Согласна. Конечно согласна, — бесхитростно просияла она, но тут же озадачилась: — А как же твои дела? Как же Ян?
— Улажу все с Яном, — тряхнул он головой, все больше загораясь этой идеей вместе с ней. — К темному богу его, этого Яна. И без меня справится.
Он взял девочку-скалу за руку и повел за собой к выходу наружу, а в затылок ему летел шепот: "Беги, волчонок. Беги… Но от себя не убежишь".
Собирая вещи, Петра наткнулась на фотографии. Те самые, сделанные одним жарким солнечным днем у заброшенного темпла. Она села на полу, держа на коленях прямоугольные карточки, закусила губу и слегка покраснела, разглядывая их. Так и застав ее в спальне, Димитрий неслышно прошел мимо и опустился на край кровати. Петра смотрела на фото, а он изучал ее лицо и по выражению старался угадать, что же она видит.