Белые зубы
Шрифт:
В тот вечер лейтенант Джонс впервые узнал вкус настоящей войны. Арчи, восемь русских солдат, владелец корчмы Гозан и Гозанов племянник, возглавляемые Самадом, ехали на двух джипах брать в плен нациста на холме. Русские так упились самбукой, что не могли вспомнить гимн своей страны, Гозан выставлял на торги жареных цыплят — кто больше даст, а Самад, вознесенный к небесам белым порошком, стоял в первом джипе, деля руками ночь на части и куски, и выкрикивал своему отряду команды, которые тот не мог слышать, потому что был слишком пьян, а Самад не мог понимать,
Арчи — молчаливый, трезвый, напуганный — ехал на заднем сиденье второго джипа и восхищался другом. Арчи не везло на героев: когда ему исполнилось пять, отец вышел за пресловутой пачкой сигарет и не удосужился вернуться, а поскольку Арчи был далек от мира книг и горы макулатуры, снабжающей подростков идиотскими героями, никогда не вставали на его пути, он ничего не знал о головорезах, одноглазых пиратах и бесшабашных пройдохах. Но вид Самада в мундире с офицерскими пуговицами, сверкающими в лунном свете, словно брошенные в колодец монетки-желания, апперкотом в челюсть сбил семнадцатилетнего Арчи с ног: такому человеку море по колено. Это был лунатик в бреду, стоящий на танке, и это был друг, герой— подобного Арчи и вообразить не мог. Но вот позади осталось три четверти пути; дорога, то есть в данном случае танковая колея, неожиданно оборвалась, «танк» резко затормозил, и бравый капитан кувырком полетел через него.
— Здесь давно-давно никто не ездил, — философски заметил Гозанов племянник, обгладывая куриную косточку. — Этот? — Он ткнул пальцем в свой джип, глядя на Самада (тот как раз приземлился рядом). — Не пройдет.
Тогда Самад собрал вокруг себя почти в лежку пьяный отряд и стал взбираться пешком на гору, где его ждала война, о которой он однажды расскажет внукам, как когда-то о подвигах прадеда рассказывали ему. Продвижению мешали то и дело попадавшиеся на пути огромные глыбы земли, вывороченные из холма бомбами. Со всех сторон бессильно и томно вздымались корни деревьев, которые приходилось раздвигать штыками.
— Жуть! — фыркнул Гозанов племянник, споткнувшись о спутанные корни. — Просто жуть!
— Извините его. Он молод, поэтому так обостренно все воспринимает. Но он прав. Это не — как это сказать — не наш спор, лейтенант Джонс, — сказал Гозан, за пару сапог не заметивший их внезапного повышения в звании. — При чем здесь мы? —Он смахнул слезу, навернувшуюся от алкоголя и чувств. — Что нам тут? Мы мирные люди. Мы не хотим воевать! Этот холм — какой он был красивый! Цветы росли, птички пели, понимаете? Мы живем на востоке. Что нам до сражений на западе?
Арчи интуитивно повернулся к Самаду послушать очередную речь, но не успел Гозан договорить, как тот ринулся вперед, расталкивая невменяемых русских солдат, молотящих по корням штыками. Он бежал так стремительно, что вскоре скрылся за поворотом и исчез в утробе ночи. Несколько минут Арчи лихорадочно соображал, затем, отделавшись от вцепившегося в него мертвой хваткой Гозанова племянника (которому только-только начал втирать байку о кубинской проститутке, встреченной им в Амстердаме), бросился туда, где в последний раз мелькнула серебряная пуговица и где дорога
— Капитан Икбал! Капитан Икбал, подождите! — звал он на бегу, размахивая фонариком, которого хватало только на то, чтобы населять чащобу причудливейшими существами: то мужчина покажется, то коленопреклоненная женщина, то три собаки, воющие на луну. Какое-то время он безуспешно тыкался в темноте.
— Включите свой фонарик! Капитан Икбал! Капитан Икбал!
Тишина.
— Капитан Икбал!
— Почему ты меня так называешь? — произнес голос справа. — Тебе известно, что я не капитан.
— Икбал? — спросил Арчи и сразу же наткнулся на него лучом фонарика: Самад сидел на валуне, обхватив голову руками.
— Почему — ведь ты не круглый идиот. Я полагаю, тебе известно, что на самом деле я рядовойармии Ее Величества.
— Ну да. Но мы же договорились, ты чего? Для прикрытия и все такое.
— Для прикрытия? Милый мой… — Самад зловеще, как показалось Арчи, хихикнул и поднял на него глаза, налитые кровью и слезами. — Как, по-твоему? Сваляли мы дурака?
— Нет, я… что с тобой, Сэм? На тебе лица нет.
Самад в общем-то об этом догадывался. Вечером он насыпал на внутреннюю сторону век по крошке белого вещества. Морфий сделал его мозг острым, как лезвие ножа, и вскрыл его. Пока длилось действие наркотика, ощущения были яркими, роскошными, но полет мысли окончился в бассейне с алкоголем, и вскоре Самад почувствовал себя так, словно упал в лужу. Он видел в зеркале свое отражение в тот вечер — мерзкая рожа. Он понял вдруг, где находится — на прощальной вечеринке по случаю кончины Европы — и затосковал по Востоку. Посмотрел на свою бесполезную руку с пятью бесполезными довесками, на загоревшую до шоколадно-коричневого оттенка кожу; заглянул в мозг, набитый тупейшими разговорами и скучными стимуляторами смерти, — и затосковал по человеку, каким он когда-то был: эрудированному, красивому, светлокожему Самаду Миа, которому мать нанимала лучших учителей, которого она заботливо берегла от солнца и дважды в день натирала льняным маслом.
— Сэм! Сэм! Ты неважно выглядишь. Прошу тебя, они скоро будут здесь… Сэм!
Ненависть к себе обычно переносится на первого встречного. Но особенно досадно Самаду было увидеть в тот момент Арчи, глядящего на него с нежным участием, со смесью страха и раздражения, проступивших на обычно бесформенном, не способном к выражению чувств лице.
— Не называй меня Сэмом, — рявкнул он так, что Арчи не узнал его голоса. — Я тебе не твои английские дружки-приятели. Меня зовут Самад Миа Икбал. Не Сэм. Не Сэмми. И не — Аллах сохрани! — Самуил. Мое имя Самад.
Арчи повесил голову.
— Ну ладно, — сказал Самад, внезапно подобрев и решив не устраивать душещипательных сцен, — я рад, что ты здесь, потому что я хотел тебе сказать — я изнурен, лейтенант Джонс. У меня, как ты сам заметил, даже лица нет. Я совершенно изнурен.
Он было вскочил, но тут же снова плюхнулся на валун.
— Вставай, — сквозь зубы прошипел Арчи. — Вставай. Да что с тобой такое?
— Правда, я совершенно изнурен. Я тут подумал, — сказал Самад, здоровой рукой берясь за пистолет.