Белые зубы

Смит Зэди

— Икбал, сядь. Успокойся. Слушай: ты просто хочешь некую женщину. Люди хотят друг друга. Везде — от Дели до Депфорта. И это не конец света.

— Хотелось бы верить.

— Когда ты ее в следующий раз увидишь?

— В первую среду сентября… на заседании школьного комитета.

— Ясно. Она хинди? Мусульманка? Не из сикхов же она, верно?

— Гораздо хуже, — сказал Самад дрогнувшим голосом. — Она англичанка. Белая.

Шива покачал головой.

— У меня было много белокожих

пташек. Много. Иногда получалось, иногда нет. Две прелестные американочки. Парижанка, редкостный экземпляр, влюбился в нее по уши. Было даже дело — год прожил с румынкой. Но с англичанками никогда не получалось. Ни разу.

— Почему? — Самад закусил ноготь и ждал страшного ответа, эдакого приговора с небес. — Почему не получалось, Шива Бхагвати?

— Между нами история, — загадочно ответил Шива, сервируя цыпленка бхуна. — Сложная и кровавая.

* * *

Первая среда сентября 1984 года, восемь тридцать утра. Самад, витающий мыслями где-то далеко, услышал, как открылась и захлопнулась — в далекой-далекой реальности — дверца его «Остин Мини Метро» с пассажирской стороны, повернул голову влево и увидел забирающегося на соседнее сиденье Миллата. Точнее, на Миллата это существо было похоже только ниже головы, на месте которой красовался «Томитроник» — игровой компьютер в виде больших бинокуляров. Внутри, как было известно Самаду, — красная машинка (в ней якобы ехал его сын) состязалась с зеленой и желтой машинками в трехмерном неоновом пространстве.

Миллат опустился в коричневое пластмассовое кресло.

— Ой! Какое холодное! Сиденье холодное! Зад отмерзнет!

— Миллат, а где Маджид и Айри?

— Идут.

— Как поезд идут или ползут, как улитки?

— Ой-ей! — взвизгнул Миллат, чья машина из-за затора на трассе чуть было не отправилась в небытие.

— Миллат, сними это, пожалуйста.

— Не могу. Нужно набрать один, ноль, два, семь, три очка.

— Пора бы уж научиться понимать цифры, Миллат. Скажи: десять тысяч двести семьдесят три.

— Деять тыях дьехи семьят тхи.

— Миллат, сними.

— Не могу. Иначе я умру. Ты же не хочешь, чтобы я умер, Абба?

Самад не слушал. В школу надо успеть до девяти — только тогда в этой поездке будет хоть какой-то смысл. В девять она зайдет в класс. В девять ноль две ее длинные пальцы станут листать журнал, в девять ноль три ноготки с серповидными лунками будут постукивать по письменному столу — уже вне досягаемости.

— Да где они? Они что, в школу хотят опоздать?

— Угу.

— Они всегда так задерживаются? — спросил Самад, для которого это было нечастое предприятие, обычно детей в школу отвозили Алсана или Клара. Чтобы одним глазком взглянуть на Берт-Джонс (хотя до

их заседания оставалось всего семь часов пятьдесят семь минут, семь часов пятьдесят шесть минут, семь часов…), он взвалил на себя самую противную из родительских обязанностей. Ему пришлось выдержать нелегкий спор с Алсаной, дабы убедить жену в том, что в его внезапном желании принять полноценное участие в доставке их с Арчи отпрысков в учебное заведение нет ничего необычного.

— Но, Самад, ты приходишь с работы не раньше трех утра. Что-то ты мудришь…

— Я хочу видеть своих мальчиков! Видеть Айри! Каждое утро они взрослеют — а я этого не вижу! Миллат вырос на пять сантиметров.

— Но не в восемь же тридцать утра. Забавно, что он все время растет, хвала Аллаху! Просто чудеса какие-то. Интересно, с чего вдруг все это, а? — Она ткнула пальцем в его отвисающий животик. — Что за штучки-дрючки? Я по запаху чую, как протухший козлиный язык.

На всякие провинности, хитрости и страхи у Алсаны был кулинарный нюх, не знавший равных во всем Бренте, перед ним Самад был бессилен. Знает ли она? Неужели догадалась? Подобные опасения тревожили Самада целую ночь (когда он не гонял лысого), а утром сразу же обнаружили себя в машине, и он срывал их на детях.

— Какого черта, где их носит?

— Какого черта нету торта?

— Миллат!

— Ты сам ругаешься, — сказал Миллат, протаранив на четырнадцатом круге желтую машину и получив за это пятьсот призовых очков. — Постоянно. И мистер Джонс тоже.

— У нас есть специальные разрешения на ругань.

Миллату и без головы удалось выразить свое негодование.

— ТАКИХ НЕ БЫВАЕТ…

— Хорошо, хорошо, — Самад пошел на попятный, зная, как мало удовольствия спорить с девятилетним по вопросам онтологии, — твоя взяла. Разрешений на ругань действительно не бывает. Миллат, а где твой саксофон? У вас сегодня оркестр.

— В багажнике, — ответил Миллат с недоверием и презрением одновременно: только социально отсталый человек не знает, что саксофон отправляется в багажник в воскресенье вечером. — Почему нас везешь ты? По понедельникам нас возит мистер Джонс. А ты не умеешь нас отвозить. И провожать в школу не умеешь.

— Думаю, как-нибудь прорвусь, Миллат, спасибо. Не такая уж это запредельная наука. Где эти двое! — завопил он, сигналя и злясь на своего не в меру проницательного девятилетнего сына. — А ты, будь добр, сними эту хренову штуковину! — И Самад стащил «Томитроник» с лица Миллата.

— ТЫ УБИЛ МЕНЯ! — Заглянув в «Томитроник», Миллат с ужасом увидел, как его маленькое красное альтер эго врезалось в ограждение и исчезло в мощном фейерверке желтых искр. — Я ВЫИГРЫВАЛ, А ТЫ МЕНЯ УБИЛ!