Белые зубы
Шрифт:
А в доме, казалось, за это время прошло всего шесть секунд. Так же темно, сыро, так же глубоко под землей. По-прежнему везде расставлены сотни светских статуэток («Золушка идет на бал», «Миссис Тиддлитум показывает белочкам, как пройти к месту пикника»). Они стояли каждая на своей салфеточке и улыбались друг другу, радуясь, что находятся люди, готовые заплатить за такие жалкие фарфоровые или стеклянные безделушки сто пятьдесят фунтов, выкроив их из пятнадцати пенсий. Над камином, занимая всю стену, появился гобеленовый триптих — Айри помнит, как бабушка его ткала. На первом куске были Избранные, сидящие на небесах рядом с Иисусом в день Страшного
Не хватало только Даркуса (Айри смутно помнила смесь запахов: нафталин и отсыревшая шерсть), зато было его пустое кресло, по-прежнему вонючее, и был его телевизор, по-прежнему включенный.
— Айри, посмотри, на кого ты похожа! Крошка, во что ты одета! Это же ужас! Замерзла, моя девочка! Дрожит как осиновый лист! Дай лоб потрогаю. Так и есть. Температура. Ты что это заразу ко мне в дом тащишь?
В присутствии Гортензии самое главное — не признаваться, что болеешь. Как в любом ямайском доме, лечение будет хуже самой болезни.
— Нет, все нормально. Я не бо…
— Неужели? — Гортензия заставила Айри потрогать рукой лоб. — Это температура. Совершенно ясно. Чувствуешь?
Айри чувствовала. Лоб был горячий, как печка.
— Иди сюда. — Гортензия схватила плед с кресла Даркуса и набросила на плечи Айри. — А теперь живо на кухню и хватит придуриваться. Это надо же додуматься: ночью, в холод, выбежать, толком не одевшись! Быстро пьешь чай и бегом в постель.
Айри закуталась в вонючий плед и поплелась за Гортензией на кухню. Обе сели.
— Дай я на тебя посмотрю… — Гортензия уперла руки в боки и прислонилась к плите. — Ты похожа на Смерть — твою новую подругу. Как ты ко мне добралась?
И снова надо было отвечать осторожно. Презрение к городскому транспорту стало для Гортензии утешением в старости. Она бросалась на одно слово, скажем «поезд», и извлекала из него мелодию («Северная ветка»), которая разрасталась до арии («Метро: подземная часть») и расцветала в главной теме («Метро: надземная часть») и, наконец, превращалась в страстную оперетту («Зло и несправедливость в Британском транспорте»).
— Э-э, на семнадцатом автобусе. На втором этаже было холодно. Может быть, я простудилась.
— Какое еще «может быть», юная леди. И вообще, чего это ты поехала на автобусе. Вечно их сначала три часа ждешь на остановке, на морозе, а потом, наконец залезаешь и на тебя со всех сторон дует, потому что какие-то идиоты пооткрывали все окна. В итоге промерзаешь до смерти.
Гортензия налила в пластиковый стаканчик какую-то прозрачную жидкость.
— Иди сюда.
— Зачем? — спросила Айри, заподозрив неладное. — Это что?
— Ничего. Иди сюда. И сними очки.
Гортензия подошла, держа ладонь горстью.
— Только не в глаза! С глазами у меня все в порядке!
— Хватит орать, не трогаю я твои глаза.
— Ну скажи мне, что это, — взмолилась Айри, пытаясь понять, что с ней собираются делать, и завопила, когда ладонь размазала ей жидкость по всему лицу от лба до подбородка.
— A-а! Жжет!
—
Айри стиснула зубы. Ей казалось, что в лицо вонзилась тысяча иголок, потом их стало пятьсот, потом двадцать пять, а потом остался только румянец, как от пощечины.
— Итак, — радостно сказала окончательно проснувшаяся Гортензия, — ты все-таки сбежала от этой безбожной женщины. И простыла, пока до меня добиралась. Но никто тебя не винит, даже наоборот. Кому, как не мне, знать, что это за женщина! Вечно ее нет дома, она, видите ли, изучает всякие «измы» в университете, а муж и дочка сидят одни, голодные и совершенно заброшенные. Бог мой, неудивительно, что ты сбежала! — Она вздохнула и поставила на плиту медный чайник. — Не зря сказано: «И вы побежите в долину гор Моих, ибо долина гор будет простираться до Асила; и вы побежите, как бежали от землетрясения во дни Озии, царя Иудейского. И придет Господь Бог мой и все святые с ним». Это Захария. В конце концов, праведные всегда бегут от зла. Ах, Айри Амброзия… я всегда знала, что так будет. Все дети Господа в итоге к нему приходят.
— Ба, я не хотела искать Бога. Мне бы у тебя пожить и поучиться спокойно. Несколько месяцев… хотя бы до Нового года. Что-то мне нехорошо. Можно мне апельсин?
— Да, все они, в конце концов, возвращаются к Богу, — повторила Гортензия сама себе, кладя в чайник горький корень виноградной лозы. — Это не настоящий апельсин, детка. У меня тут все фрукты пластмассовые. И цветы тоже. Вряд ли Бог велел мне тратить деньги на скоропортящиеся продукты. Съешь лучше финик.
Айри с сомнением взглянула на сморщенные плоды.
— Значит, ты оставила Арчибальда с этой женщиной… Бедняжка. Мне он всегда нравился, —грустно заметила Гортензия, оттиравшая мыльными пальцами коричневый налет с чашки. — Я никогда не имела ничего против него самого.Он всегда был разумным человеком. Блаженны миротворцы. Мне всегда казалось, что он миротворец. Но дело в самом принципе. Если черная выходит за белого, ничего хорошего из этого не получится. Господь Бог не велел нам смешиваться. В этом и есть смысл Вавилонской башни. Бог хочет, чтобы подобное было с подобным. «Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле». Книга Бытия. Из смешения ничего хорошего не выйдет. Потому что не так задумывал Господь. Правда, ты исключение, — заметила она после короткой паузы. — Ты — вот единственное, что вышло хорошего из этого брака… Иногда смотрю на тебя, как в зеркало, — заметила она, приподняв подбородок Айри своими морщинистыми пальцами. — Ты вся в меня. Крупная! Бедра и ноги, попа и грудь. Моя мать тоже такая была. Тебя даже назвали в ее честь.
— Айри? — переспросила Айри. Она мучительно пыталась слушать, но чувствовала, что влажный туман жара вгоняет ее в сон.
— Нет, крошка. Амброзия! Благодаря этому имени ты попадешь в вечную жизнь. А теперь, — она хлопнула в ладоши, как будто поймав между ними следующий вопрос Айри, — иди спать. Ты ночуешь в гостиной. Сейчас дам тебе одеяло и подушку, а с утра поговорим. Я встаю в шесть, у меня много дел, так что даже не думай поспать после восьми. Слышишь меня?