Белый, белый день...
Шрифт:
В четырнадцать лет дед стал сиротой. И серьезным миллионером. Статный, светло-русый и очень доверчивый. Настолько, что вся большая и алчная родня постепенно разоряла богатенького наследника…
В шестнадцать дед должен был жениться на четырнадцатилетней девочке. Их отцы – сын „киренского волка“ и старый монгольский князь, прямой потомок Чингисхана Андрей Гучитский, – повенчали детей еще в раннем детстве.
За девочкой давали столь огромное приданое, что даже воровство опекунов Георгия Федоровича оказывалось лишь „тщетными усилиями“.
Женившись, дед
Первой родилась Мария, иначе ее и не могли назвать! Потом Анна. Наконец – мальчик… Только его успели окрестить Павлом, как через полтора месяца он умер.
Была еще попытка. Родилась прелестная, как китаянка со старинной вазы, миниатюрная Клавдия. На этом Георгий Федорович поставил точку.
После 1905 года, словно предчувствуя что-то ужасное, дед начал жить какой-то странной, непонятной жизнью. Месяцами он кочевал по различным странам… Уезжал на месяцы в горную часть Гоби к бурятам. Посетил Индию, Японию, долго жил в Германии… Не пропустил открытия ни одной из знаменитых Нижегородских ярмарок. Был даже представлен Государю Императору! (Впрочем, так же как в Японии – микадо, а в Германии – кайзеру.)
Отовсюду присылал домой подарки – целые сундуки, кофры, огромные посылки то с драгоценным японским фарфором, то с индийскими шелками, то с различными механическими изобретениями, которые довольно быстро оказывались в сарае, забытые и постепенно ржавевшие.
Но главное – Георгий Федорович играл. Играл бешено! В казино, в нарды, на собачьих бегах, на бильярде… просто на пари! Но особенно – на скачках! Держал полдюжины конюшен – от Лондона и Дюссельдорфа до Владивостока и Шанхая.
Проигрывал, выигрывал… Пил! Но расстроить, подорвать свое состояние, пустить его по ветру – был все-таки не в силах.
Когда-то тихая, маленькая его жена, а теперь взрослая женщина с тремя дочерьми, с огромным хозяйством, окруженная грубыми, безмерно жадными – но по-своему талантливыми! – приказчиками, директорами, управляющими, казалось, играючи вела их многомиллионное дело. Никто не мог справиться с ее железной логикой простых цифр. С ее собственной, понятной только ей, бухгалтерией. А главное, с удивительной открытостью и готовностью как к смертельному удару, так и к самому решительному, безоглядному риску.
Казалось – она могла все!
Недаром граф С. Ю. Витте, посетив Иркутск проездом, случайно (но неожиданно надолго!) разговорился с Марией Андреевной на небольшом приеме в доме тамошнего генерал-губернатора Василия Ивановича Селиванова.
В конце разговора он полушутя спросил эту тихую, чуть раскосую молодую женщину в платье от лондонских портних, с уникальными алмазами на шее, в ушах и на тоненьких, еще почти девичьих пальчиках:
– А ведь если бы понадобилось, вы, дражайшая, могли бы и меня заменить? А? На моем посту?
И она ответила, нимало не смутившись, а вполне всерьез:
– А что, Сергей Юрьевич, я могу!
Граф Витте не усмехнулся, а только еще внимательнее посмотрел на нее.
Их разговор поплыл
Мария Андреевна скончалась в 1931 году. Ее сняли с поезда, идущего из Кисловодска, где она пыталась хоть немного поправить свое здоровье. Из всего богатства у нее был небольшой бархатный мешочек с хорошими драгоценностями. Естественно, он пропал к тому времени, когда ее нашла Анна Георгиевна, не получившая от матери ни телеграммы, ни письма.
А я родился только в тридцать девятом, поэтому не знал ни бабушек, ни дедушек…»
Ночь шла уже к третьему часу – стало тихо на пустынном проспекте. Какой-то особый, сумеречный, то ли от редких фонарей, то ли лунный, свет витал в слоистом, непокойном ночном тумане.
П.П. машинально налил в стакан немного коньяка и тут же выпил.
– Ну что ты озираешься? – крикнул самому себе. – Никого нет! И уже не будет!..
П.П. не знал, не отдавал себе отчета – спал он или бодрствовал? Вновь налитый коньяк так и остался нетронутым. Странное возбуждение, мешающиеся мысли – все говорило о том, что ему нехорошо.
П.П. казалось, что в эту ночь с ним что-то произошло. Он был не в силах контролировать себя, свои мысли. Они были как самостоятельные видения. П.П. что-то бормотал, плыли какие-то галлюцинации. Очень конкретные, из самого-самого душевного тайника, о котором он даже не подозревал…
Кавголов вспомнил слова деда Георгия Федоровича: «Вы живите, как хотите! Вы взрослые. А я на жизнь иначе смотрю!»
Так и остался дед один, в Биарице… Фактически нищий, одинокий, больной.
П.П. хотел добавить – старый. Но вспомнил, что дед умер пятидесяти шести лет от роду, а он, его внук, уже на десять лет старше.
«Иначе смотрю!»
Такими словами не бросаются, когда отказываются от последней помощи детей. Почему Георгий Федорович, глава большой семьи, владелец огромного хозяйства: домов, другого имущества, счетов во многих европейских банках, – умер один, практически клошаром? Нищим в буквальном смысле этого слова!
Да, он многое прокутил, проиграл, раздарил. Его обворовывали на каждом шагу, но он не был дауном! Он сам бросал эти деньги, драгоценности… Целое состояние!
Да, революция отобрала у него почти все, что оставалось в России. Но ведь в Европу он уехал далеко не нищим!
Может быть, он повторял пример своего деда – «киренского волка»? Эти деньги, эти ценности – все были «на крови»? На грехе?.. Но какие состояния создаются иначе?..
Почему он практически лишил своих дочерей наследства? Каждая из них начинала с пишбарышни, белошвейки, канцелярской работницы…
И словно сама судьба подыграла ему. Драгоценностей из маленького ридикюльчика Марии Андреевны всем трем сестрам хватило бы на всю жизнь! Недаром она везла их дочерям в Москву. Но везла через Кисловодск…