Белый, белый день
Шрифт:
– Да, да! Все это не просто глупость! А абсолютная, мадам, дикость... Он подтолкнул ее к двери и на прощание не смог не съязвить: - Разве что эта мазня... Штуки три этих "БМВ" уж точно стоит! Даже если торги на "Кристи" будут не слишком удачными.
Кавголову вдруг показалось, что взгляд Анечки чуть изменился. Она как бы заново увидела картину Поленова...
П.П. хотел было позвонить кому-нибудь из родных. Жене в санаторий хотя бы... Но это не вдохновило его, и он начал медленно, как каждый вечер, одеваться к вечерней прогулке. Все ныне давалось нелегко - даже натянуть высокие теплые сапоги... Сшитое, очевидно,
Именно после этого, как-то унизившего его разговора с внучкой П.П. долго гулял по обычному маршруту. Купил что-то ненужное на вечер. Последнее время у него вообще возникла старческая необходимость покупать то сахар или крупу, то сыр или мед.
Наверно, это не только у него, старика, образовалась ныне такая привычка. У всей страны! Покупать все, если есть на что. Копить на всякий случай, на черный день! И во всем этом не было ничего ни странного, ни смешного. Это не старческая привычка!
Иногда, плохо себя чувствуя, не будучи уверен, что сможет выйти в магазин, он, лежа на своей огромной старинной кровати, был доволен, что месяц - уж точно (если не два!) - сможет выдержать, прожить на домашних запасах. И это как-то успокаивало его... Хотя некая жалость к себе, в общем-то, несерьезная, детская, но все-таки возникавшая, касалась его сердца.
Ему было просто жалко себя - это же так естественно для человека... Судорога вдруг взрывала все его тело. Но ничего серьезного не следовало дальше. Он часто плакал в детстве - может быть, выплакал все слезы?
"У Паши не все в порядке с нервами!" - задумчиво и даже удивленно говорил тогда его отец. Он безумно любил сына. Но, будучи человеком военным - отвоевавшим все войны, начиная с японской, - считал это скорее расслабленностью, недисциплинированностью, чем первыми проявлениями характера. Характера русского - бешеного, незаурядного и при всех дарованиях - удивительно устойчивого и гармоничного. Характера по-своему живучего и бестрепетного человека...
Старик стоял, глядел вслед матери. Он не знал ее нового, не из их общей жизни, пальто - оно было современное и даже кокетливое. Мать всегда придавала много значения одежде и с детства приучала сына одеваться как следует. Подбирать цвета, галстуки, парфюм...
Мать надеялась, что родится девочка, и они с отцом даже подобрали ей имя - Наташа. Купили детское приданое - всё для девочки. Отца врачи в родильном доме уверили, что родится наследница. А родился, с трудом, на грани кесарева сечения, с опозданием на десять дней, Паша, а не Наташа. Четыре килограмма девятьсот граммов. В карточке так и записали: "великан". Но великаном П.П. не стал - ни в каком смысле. Крупный, скорее толстый, а теперь к старости тучный, физически неловкий, хотя и сильный мужчина. Так же, как он не стал ни Чаадаевым, ни Флоренским, ни Буниным, ни Рахманиновым.
Всего понемножку, а если вместе собрать,
Об этом ли мечтала его мать?! Хотя здесь П.П. скорее ошибался, выдавая свои юношеские, непомерные, но тогда казавшиеся ему абсолютно реальными притязания на бессмертие - за уверенность семьи в его успехах.
А семьи-то, в общем, не было. Это он понял, только став взрослым человеком. Был старик-отец, храбрый, как говорили, на полях битв генерал. И боявшийся всего на свете в мирное время. Его, отцовская, настоящая, молодая и, наверно, бесшабашная, жизнь богатого холостяка - гвардейского офицера осталась до четырнадцатого года. Или скорее - семнадцатого! А дальше была какая-то семейная недоговоренность, тайна... В общем, историческая кутерьма - то вдруг всплывал Колчак, то Блюхер с Уборевичем... А позже маршал Конев и Уля - жена Рокоссовского, с которой мать училась еще в гимназии в Кяхте, где-то на переломе революций...
На все вопросы в доме нельзя было получить ответа!
"Вырастешь, Паша, узнаешь! Все расскажу тебе сама", - только и отвечала мать, загадочно улыбаясь. Он возвращался домой, хорошо выпивший, щедрый, веселый, добрый. Ложился на диван, и она тихо гладила ему волосы.
Ну что вроде бы особенного? Мать погладила по голове! А П.П. до сих пор вздрагивал от нынешнего сиротства... От воспоминания про ее руку, гладившую его по голове.
Но мать так ничего и не рассказала - унесла всё с собой в могилу...
В какую могилу?! Она только что была здесь?!
Кавголов приподнялся на цыпочках, попытался еще раз разглядеть в вечерней толпе материнскую фигуру... Но никого - даже похожего!
– видно не было. Да и не могло быть! Что за глупости?!
Чертовщина какая-то...
Разволновался с Анечкой, вот "глюки" и пошли... Бывает же, что человек как бы на минуту засыпает, и сон бывает такой живой! Живее самой жизни...
Конечно, бывает! Он только что сам видел... Как она спросила? "Паша, а ты-то как оказался на Соколе?.."
Она не знала. Не она ли сама когда-то говорила: "Кажется, я бы всю оставшуюся жизнь отдала, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как ты будешь жить один - без меня".
Значит, нет там ничего? Чему он молится? И кого он просит о помощи? О пощаде. О снисхождении...
Значит, есть, реальна только его внучка - милая, наивная Анечка, которая назвала всю его жизнь глупостью?..
Никогда, ни в какие века, ни в какое тысячелетие материальное благополучие не определяло ни счастья человеческого, ни высокой мысли, ни благодати Господней.
Бог долго прощает чад своих, но наступает время времен, и Отец мира отказывается от избранного народа, от созданного им же обустройства мирского... И любая кара его не велика и не мала. И оставившие милость Его познают суету сует без Него... Чувствуя, что подходят к пропасти, бессильны они отвести себя, и старых, и малых чад своих от пропасти безверия, распутства и слепого уничтожения друг друга.
"Да что ты все о Нем?
– усмехнулся Кавголов.
– Значит, тебе первому решила открыться внучка? Иначе бы разразилась сначала телефонная буря, потом примчался бы сын, тут же бы забыла о санатории дражайшая Виктория Петровна. И полетела бы на всех перекладных: "Драма века! Драма общественного неравенства! Драма будущего наследницы знаменитой фамилии..."