Белый Бурхан
Шрифт:
— Нету их, Аким. Ни Беловодии, ни Синегории.
— Как — нету?! — поднял тот изумленные глаза. — Люди-то их ищут! И деды наши искали, и прадеды!
— Зря искали.
Прав Капсим! Никто не наготовил для таких, как он, бедолаг, земель обетованных!
— Самим нам надо, Аким… Самим! Своимя руками.
Глава десятая
ПРОЩАЛЬНЫЙ ПЕРЕВАЛ
Натерпелись страхов Яшканчи и Сабалдай из-за песен Курагана, пока добрались до Кош-Агача! Ничто не действовало на кайчи: ни предупреждения Хертека, ни постоянные стычки с Хомушкой и Бабинасом,
Яшканчи знал, что надо сделать, но не решался высказать этого вслух. Решил посоветоваться с Хертеком или Доможаком, но те как сквозь землю провалились, оторвавшись от них на подходе к ярмарке. Вздохнув, Яшканчи подъехал вплотную к Курагану, шепнул:
— Твой топшур выдает всех нас. У него слишком громкий голос!
Кураган непонимающе посмотрел на друг отца:
— Я и хотел, чтобы у моего топшура был громкий голос! Зачем говорить шепотом?
— Твой топшур надо сломать! — сказал Яшканчи мрачно.
— Плохо говоришь, дядя Яшканчи, — смутился Кураган, — совсем плохо… Он хотел отвернуть коня в сторону, но Яшканчи не отпускал луку его седла. Я хочу поехать вперед, к отцу!
— Подожди. Твой топшур мешает нам всем! У него не только громкий голос, но и длинный язык…
Кураган вспыхнул и отвернулся. Он понял, что друг отца и сам отец боятся за него. Боятся Бабинаса, Хомушки, русских…
— Я не буду ломать свой топшур, дядя Яшканчи.
Яшканчи снял руку и послал коня плетью вперед.
Сабалдай стоял на берегу небольшого ручья, прикрытого прозрачным льдом, и с удивлением смотрел, как среди разноцветных камней шныряли юркие рыбешки.
— Пугать жалко, — сказал он виновато. — Лед тонкий, конь легко проломит его, а эти рыбы разбегутся…
Яшканчи покачал головой: вот и лучший его друг впал в детство… Рыб ему жалко пугать! А собственного сына ему не жалко?
— Скажи Курагану, чтобы он больше не пел своих песен. Это опасно… Я уже говорил ему, чтобы он сломал топшур. Обиделся на меня…
Сабалдай удивленно посмотрел на Яшканчи.
— Если птице завязать клюв, она умрет!
— Птица тоже не всегда поет…
А вечером, когда они зажгли свой последний костер, Яшканчи сам попросил Курагана спеть. Сабалдай покачал головой, он только что говорил с сыном, и тот обещал не снимать больше топшура с коня, пока они не вернутся домой.
Но Курагана просьба Яшканчи обрадовала: у него была готова новая песня, и ему не терпелось поделиться ею с другими.
Сабалдай понял Яшканчи, поник головой, спросил тихо:
— Ты хочешь сделать моему сыну больно?
— Я хочу спасти его от тюрьмы! — так же тихо отозвался Яшканчи, отвернувшись от огня, чтобы старый друг не заметил, как налились влагой его глаза. — Я хочу, чтобы мы все вернулись домой…
Тихо вздрагивали звезды, обещая неустойчивую погоду. Некоторые из них были плохо прибиты к небу, срывались и, прочертив огненную полосу, исчезали. Яшканчи знал, что в это время поздней осени небо всегда теряет свои звезды, которых слишком много назрело за длинное лето. Полетели звезды — скоро полетят и белые мухи, чтобы до весны закрыть землю белой кошмой.
Вернулся Кураган,
Прикрыл рукой глаза Яшканчи. Первые же слова кайчи нашли отклик в его душе, и она кричала, сопротивлялась тому, что он и Сабалдай задумали… Старик прав: нельзя птице завязать клюв, чтобы она не пела своих песен! Но если песня выдает птицу врагу? И этот враг уже нацелился в ее сердце?..
Кураган поднял глаза, полные того огня, что горел в его душе всю эту осень. Он сейчас никого не видел и не слышал:
В черной ночи горят живые огни. Но их зажгли сами люди, а не небо. И черная метла зимы и ночи Не в силах теперь загасить эти огни Огни наших сердец!Долго пел Кураган, но не было в этой его песне упоминаний о хане Ойроте и Белом Бурхане, которые идут спасать людей Алтая от беды и горя на своих крылатых белых конях. Сегодня Кураган не пел о них! Сегодня он пел о непобедимой силе людей, которые могут и должны сокрушить не только зиму и морозы, но и любую злую силу земли и неба! Любую силу, какой бы злой и беспощадной она ни была, как бы ни кралась к людям из-за каждого куста и камня…
— Дай мне твой топшур, Кураган.
Яшканчи встал, осторожно выпростал из рук кайчи его инструмент и молча сунул его в костер. Просохшее и промаслившееся дерево вспыхнуло яркими языками огня. В первое мгновение Кураган ничего не понял, потом вскочил, рванулся к костру, но Сабалдай молча оттащил его и усадил рядом с собой.
— Так надо, Кураган! — сказал Яшканчи твердо. — Тебя ищут на всех дорогах по этому топшуру! Теперь топшура нет, и тебя не найдут.
Кураган снова вскочил:
— Я сделаю другой топшур, еще больше и громче этого!
На ярмарке Яшканчи был больше ротозеем, чем покупателем или торговцем. Продавать ему было почти нечего, а покупать не на что. Да и Сабалдай не нажился на своем скоте, шерсти и шкурах. Цены были низкими, но продавать пришлось — не гнать же назад по зиме истощавших овец и быков такую даль!
К вечеру первого дня неожиданно повезло Яшканчи: он обменял своих овец на китайские шелковые ткани, а те продал за новые русские монеты, выпущенные после реформы. [161] Их охотно брали все купцы на ярмарке и ценили очень дорого, не обращая никакого внимания на разноцветные бумажные деньги. Даже Сабалдай и тот позавидовал удаче друга:
161
Имеется в виду реформа 1897 года, проведенная С. Ю. Витте. (Примечания автора.)