Белый Бурхан
Шрифт:
Да и что ему — Поспелов, старый дружок? Посидел, поерзал толстым задом на стульях и скамьях, помял монастырские простыни с черным крестом в правом углу да и укатил в свою епархию по хорошо пристывшему за эти дни снегу! Как-то теперь доложит по высокому начальству? Человек коварный, дарами не обласкан, словами лживыми не усыплен…
— Тьфу ты, прости меня господи!
Обмахнувшись широким крестом, отец Никандр снова взялся за лопату, счищая снег с крыльца. Эту потешную для себя работу он никому из послушников не перепоручал — и грудь дышит, и рукам нагрузка,
Три раза переписывал свой донос Поспелов, но так и не добился под своей бумагой подписи или наперстной печати игумена. С тем и уехал, обозленный и разочарованный… Так-то, старый друг-забулдыжник, выкуси! Мы хучь и мохом обросли от бороды до бровей, а умишко кое-какой тоже имеем и потому покупным и дареным, но чужим — не живем!
Шум какой-то учинился у монастырских ворот. Отец Никандр поднял голову — к нему торопливо шкандылял на деревяшке турецкий кавалер и сторож Марк.
— Чего там?
— Людишки какие-то прибегли пехом. Впущать?
— Не на молитве монастырь! Пусть входят с богом. Снова заковылял старик-инвалид назад к воротам. И чего бегает попусту? Отпирал бы ворота перед конным или пешим, а не выпытывал каждый раз дозволенья! Зря в монастырь люди не пойдут — не ближний свет ноги бить…
Покончив со снегом, отец Никандр оббил лопату о крыльцо, взялся за дверную скобу, да не вытерпел, оглянулся. Чужие пришли, незнакомые в ворота входили. Трое. А думал — те, шестеро вернулись… Неужели совсем ушли?
Все трое были из разных русских деревень, все православные переселенцы, все с одной тревогой в душе пришли: слухи, мол, по горам плывут нехорошие, будто по весне местные люди из орды будут всех русских бить до смерти… Вот и приехали узнать в обители как быть теперь и что делать?
— А кроме слухов примечали что?
— Ничего, вроде б… Смирно калмыки живут.
— Да токмо — в тихом омуте-то!..
— Вота и дай совет, святой отец…
Хмыкнул игумен: дай совет. Самому бы кто дал его! Но мужики правы: дыма без огня не бывает… И коль этих толстокожих прошибли слухи, то по староверческим и кержацким кораблям вообще страх-колотун ходит!..
Может, зря он бумагу архимандритову, к оружию православный люд зовущую, не подписал? Загорится что в горах-Поспелов первым перст в него ткнет: он добротой своей дал крамоле время лютым цветом расцвесть! Не отвертишься: грешен… И тех шестерых перекрещенцев, что при нем сбежали, вспомнит! Сам отослал к хану Ойроту, упредил разбойника!
— Совета твоего ждем, благодетель…
— Как ту резню понимать? Одних православных будут резать вместе с попами, церкви палить или всех русских поголовно?
— Ружьишек, поди, надо подкупить? Пороха? Пуль налить?
Вот привязались! Будто с ножом к горлу-вынь да положи им правду-матку!
— Наши-то новообращенцы из местных пока не покидают монастырь свой, покривил душой игумен. — Значит, резни неоткуда ждать… Да и знают власти обо всех этих шепотках и слухах в горах! Без обороны крепкой православие никто не оставит, а паче того — государь!.. А что до ружьишек, то я так скажу: в хозяйстве оно лишним никому не будет…
Кивнули
Проводил их игумен до порога, послушников крикнул, приказал одарить из припасов монастырских на долгую дорогу и по оловянному крестику-охранителю в пути выдать странникам божьим.
Едва не прослезились те:
— Храни тебя бог, отче!
— Живи на благо всех нас!
— Круши супостата в молитвах своих и братии! Оттаял душой отец Никандр. Что ему теперь доносы Поспелова, ежели вся округа за него, своего игумена, горой стоит! И только потом уже, к вечеру, отмолившись вместе с иноками, головой на каменную подушку упав, задумался: а ну как тот мужик-настырник, что про ружья, порох и пули говорил, прав? С крестом-то против ружей хорошо идти в споре со старым супротивником, а наяву-то, когда те ружья не впереди тебя, а за спиной — надежнее!
— Надо было подписать Елизарке ту окаянную бумагу! Береженого — бог бережет…
Глава третья
РАДОСТЬ АДЫМАШ
Дома у Яшканчи все было тихо и спокойно. Да иначе и быть не могло! Пока муж со своими друзьями топтал петли многочисленных чужих дорог, берег Курагана от плохих людей, его жена Адымаш выдубила бараньи шкуры и сшила новые шубы себе и Яшканчи. Получил на зиму свою обновку и Кайонок — теплую шапку и меховые сапоги. Сделал сыну подарок и отец — привез с ярмарки покупные лыжи, хотя у мальчишки и были свои, самодельные. Теперь Кайоноку нужен только лук со стрелами и он — охотник!
Радостная и довольная Адымаш долго гладила свои косы в знак уважения мужа, разглядывала цветные нитки на катушках, перебирала блестящие пуговицы, ощупывала яркие шелковые ленты, любовалась настоящими стальными иголками, горящими, как солнечные лучи… Такого богатства ни у одной женщины в долине Теренг не было! С трудом дотерпев до вечера, она убежала в аил Чегата похвастаться своими сокровищами…
А когда высыпали звезды, пришли Чегат и Чет, прихватив тажуур с аракой и несколько кусков прокопченного в дыме костра мяса. Раньше они обычно приносили золотые слова, а теперь сами пришли за ними: Яшканчи видел многих людей и слышал много историй во время своего торгового кочевья, ему теперь есть что рассказать! Тем более, что он приехал не один, а с гостями угрюмым и молчаливым тувинцем, и такой же сдержанной, не болтливой его женой.
К удивлению и разочарованию друзей, рассказ Яшканчи был кратким и не отличался занимательностью: дорога на ярмарку оказалась трудной, но ничего, добрался, цены были совсем плохие, хуже, чем в прошлом году, но удалось сделать выгодный обмен; с Хертеком познакомился на ярмарке; обратно они втроем добрались без особых бед, хотя и их потрепала непогода…
Чегат и Чалпан переглянулись, посмотрели на гостя Яшканчи: человек бывалый, может, что и прибавит к рассказу, но Хертек, казалось, вообще ничего не видел вокруг, кроме пленки дыма, струящейся над трубкой…