Белый клинок
Шрифт:
— Хлопцы! — нахмурился Безручко. — Прежде начальствующий состав должен потреблять, а потом — нижние чины. Испокон веку так було… Ну ладно, сидай. Побалакаем.
Они сели к столу, и Безручко рассказал Конотопцеву о приезде Якова Скибы, о батьке Вороне.
— Дюже он мне любопытный, — признался голова политотдела. — Шо за линия? Ни к красным, ни к нам не ластится. Га? Як можно?
— Может, хитрит? — подал мысль Конотопцев. — Овечью шкуру натянув?
— Та яка там овечья! — протестующе махнул Безручко рукой, и дымящиеся крошки табака
— Охрану брать? — поднялся Конотопцев.
— А як же! Скажи, щоб эскадрон наладили. Ручной пулемет на всякий случай нехай хлопцы возьмут. Мало ли что.
…Эскадрон повстанцев появился в Журавке к вечеру. Шматко доложили, что со стороны слободы Фисенково движется большой конный отряд, всадники вооружены винтовками, у одного, похоже, на седле ручной пулемет. В бинокль хорошо было видно, как отряд остановился на дальнем бугре, всадники явно совещались, рассматривая Журавку. Потом отделился один, поскакал к слободе.
— Не пугайте его, это парламентер, — сказал Дегтяреву Шматко. Они стояли у дома, курили, наблюдая за тем, как всадник (это был Конотопцев) скакал по Журавке, боязливо поглядывая по сторонам, как, поскользнувшись, конь не сразу набрал прежний ритм бега, и всадника это разозлило — он принялся хлестать его плеткой.
— Трусит, — усмехнулся Дегтярев. — Вдесятером бы на одного — тут они смелые.
Конотопцев осадил лошадь у самых ворот; она, белоногая, с пеной на трензелях, потянула морду к Шматко, и он потрепал ее по шее, ощутив мокрую, вздрагивающую шерсть.
— Кто тут Ворон? — начальственно крикнул Конотопцев.
— Ну я. А что тебе? — с ленцой спросил Шматко, нагоняя на лицо неприступность и нужную суровость. — Ты-то сам кто такой?
— Я от Колесникова. Слыхал?
— Может, и слыхал, что с того?
— Да ты бы слез, — предложил Дегтярев. — А то голову задирать… Не велика шишка.
— Можно и слезти, — согласился Конотопцев, спрыгивая с лошади и бросая поводья подскочившему к ним Дибцову, оправляя ремень, на котором болталась деревянная кобура с маузером.
Подал руку Шматко:
— Приветствую тебя, Ворон. Конотопцев я. Начальник разведки у Ивана Сергеевича.
— Здоров, коли не шутишь, — ответил на приветствие Шматко. — И чего ж ты до нас разведывать явился? Все у нас тут на виду, ни от кого не прячемся.
— Хм… — Конотопцев замялся. — Разговор есть.
— Так давайте в хату, чего тут стоять? Это мои заместители, — представил Шматко, — Дегтярев и Тележный.
Пригнувшись в притолоке, Конотопцев вошел в дом, быстро оглядев довольно убогое его убранство. Обратил внимание на то, что печь явно перекладывали и что Ворон живет так себе. Лавки вдоль стены, под окном — грубо сколоченный стол, топчаны…
— Садись, — предложил Шматко.
— Ты это… В случай чего — эскадрон рядом, видел,
— Видел, видел, — с улыбкой махнул рукой Шматко, и сам, садясь к столу, внимательно глядел в настороженные и бегающие глаза Конотопцева — человека, которого он хорошо уже знал заочно, еще в Воронеже: Любушкин дал ему подробную характеристику, сказав, что за его плечами — служба в разведке старой армии, а затем, в гражданскую войну, — у белогвардейцев. Так что вояка это опытный, враг убежденный, хотя и не очень грамотный.
— Начальник политотдела приехал, хочет с тобою побалакать, — стал говорить Конотопцев, малость, видно, успокоившись, свободнее усаживаясь на лавке.
— А что ж тебя послал? Мы тут не кусаемся, — Шматко глянул на Дегтярева с Тележным, и те закивали согласно: само собой, Ворон! Чего там!..
Конотопцев свел белесые жидкие брови, положил руку на стол, как бы придавая вес своим словам, все расставляя по местам.
— Положено так. Все ж таки он голова политотдела, а не рядовой боец… Ты вот что, Ворон. Тронешь если меня — ни одного живого хлопцы не оставят, учти. Знаем, сколько вас.
— Ну-ну, запугал… Ха-ха… Видали? — обратился Шматко к Дегтяреву и Тележному, и они подхватили смех батька.
— Вы вот что, хлопцы, — стал нажимать Конотопцев. — Покладите-ка пушки свои на стол… Безручко не любит балакать с этими цацками.
— А ты ему вот это передай, — Шматко неторопливо, свернул кукиш. — Бачишь? Оружие мы в бою добыли, кровью своей. А тут является какой-то Безручко-Безножко, и клади наганы на стол! Ха! Убирайся-ка ты, Конотопцев, подобру-поздорову, а то, в самом деле, не пришлось бы и нам из пулемета ваших полосовать.
— Ну ты потише, потише, — пошел на попятную Конотопцев. — Давай с оружием переговоры вести, раз так. Но еще раз предупреждаю: мыша отсюда не убежит…
…Минут двадцать спустя Безручко, Конотопцев, Шматко, Дегтярев и Тележный сидели за столом, а вокруг дома, вперемежку, с оружием наготове стояли повстанцы и люди батьки Ворона. Тем и другим был отдан приказ: стрелять при первом же сигнале опасности, и потому охрана не спускала глаз друг с друга. Зимний день уже кончался, багровое солнце садилось за дальними буграми, тревожный розовый свет тлел в подслеповатых оконцах слободы. Журавка притихла, затаилась, даже собаки попрятались. Слышалось только фырканье разгоряченных походом коней да гоготали у колодца сбившиеся в кучу бойцы эскадрона.
— Ну чого ж ты, Ворон, до нашего штаба глаз не кажешь, а? — спрашивал Безручко, раскуривая трубку. — Территория наша, обязан подчиняться законам военного времени.
— У меня свои законы, — спокойно отвечал Шматко. — Ты меня не тронь, а я тебя не трону.
— Мы прослышали, шо ты тут чекистов пощипав. Так?
— Было дело.
— Значит, с большевизмом не в ладах?
— Выходит, так.
— А чого бы нам общими, значит, силами на коммуниста не навалиться, а? Так сподручней. Шо скажешь?