Белый клинок
Шрифт:
— Получается как надо, Ворон, — прервал Конотопцев. — Як тебе велели, так ты и сполняй. И хвостом не крути.
Было ясно, что штаб Колесникова решил проверить Ворона в настоящем, кровавом деле. Ход был придуман коварный, и Шматко, махнув рукой, — ладно, дескать, и сами справимся — отдал команду Дегтяреву готовиться в набег. Больше он ничего в тот час не сумел, не смог сказать своему заместителю — рядом все время был Конотопцев.
«Как теперь успеть предупредить волисполкомовцев в Талах? — размышлял Шматко. — Времени в обрез — только на то, чтобы собраться и пройти эти тридцать километров. Рассчитано
Сборы были недолгими. Покормили лошадей, проверили оружие, боеприпасы… Выступили в ночь, с тем чтобы ранним утром быть в Талах, засветло же и вернуться. Ночевать в тех местах, да еще небольшим отрядом, было опасно: рядом Богучар, там — чека и чоновцы, крупный отряд милиции. Нет, лучше погромить, пощекотать Советской власти селезенку и назад, рассуждал Конотопцев, с чем Шматко охотно соглашался. Он догадался, что разведчик трусит, ввязываться в возможный бой ему вовсе не хотелось — мало ли что!
Так оно и было. Сашке велел отправиться к Ворону Безручко, наказал начальнику разведки, чтобы самолично проверил нового батька в деле, там ему некуда будет деваться, все сразу станет понятно. Погромит Талы, порежет волисполкомовцев — честь ему и хвала, черт с ним, пусть сидит в своей Журавке, а откажется или… В общем, шлепни его при случае, не церемонься, война спишет.
Однако шлепнуть и его, Конотопцева, мог сам Шматко: черт его поймет, что у этого Ворона на уме — странно себя ведет, анархист какой-то. О погромах его слыхали в штабе у Колесникова, регулярно доносил и Яков Скиба, да и другие верные люди: то Ворон разоружит милицию или продотряд где-нибудь под Лисками, то на ревком нападет… Правда, занимался он погромами вроде как с оглядкой: оружие и продовольствие у красных отымал, а вот людей не трогал, не убивал. Ну, синяков там навешают в драке, бока намнут, не без этого, а чтоб кровь лить… Тогда Безручко и велел Конотопцеву: в Талах, Сашка, чтоб все было по закону, проследи лично.
«Проследи!.. Сам бы и следил, жирный боров!» — злился Конотопцев на начальника политотдела. Не на смотрины едут, под пули. Там, в Талах, и отряд самообороны есть, и милиция. Вообще, он сам в Талах не был, все это сообщения его разведчиков. Скиба плел, что там и чоновцев полно, пулеметы у них. Нарвешься еще. И чего Безручко, да и тот же Колесников носятся с этим Вороном?! Подумаешь!.. Приказали бы вступить в дивизию, да и все дела. А не подчиняется — расстрел. Людей Ворона по разным полкам расформировать, чтоб в куче не были…
Сашка поежился, оглянулся. В сумраке безветренной холодной ночи качались позади них с Вороном тени, фыркали лошади, негромко переговаривались бойцы. Кое-кто курил, вспыхивали огоньки цигарок, кто-то надсадно кашлял.
«И дохлых с собой взяли, — досадовал Конотопцев. — Чего ради?»
Он было дернулся отдать Ворону приказ: кашляющего этого бойца вернуть, и так шуму много, но потом вспомнил наказ Безручко: ни одного бойца в Журавке не оставлять, пусть в деле покажут себя все. Но с больного этого парня какой прок?..
«Самому бы вернуться с полдороги, — тоскливо думал Конотопцев. — Сказать бы Ворону, что учения назначены, проверка. Поднялись по тревоге, вышли в поле… ну и достаточно. Все у Ворона хорошо, дисциплине подчинился, отряд свой поднял быстро, никаких особых
Ну а в штабе что говорить? В Талах есть свой Скиба, он донесет Безручко, что никого, мол, не было, волисполкомовцы живы и здоровы, Советская власть процветает.
«И все ж таки в Талах я показываться не буду, — решил Конотопцев. — Постою где-нибудь на бугре, погляжу. Хлопцы доложат».
Он позвал одного из «хлопцев», рябого малоразговорчивого Скрыпника, сказал ему вполголоса, что в целях «конспирации» ему, Конотопцеву, не велено совать нос в самое пекло, а ты, Афанасий, чтоб был все время рядом с Вороном, доглядал. Поняв?
— Та поняв, Егорыч, поняв! — усмехнулся Скрыпник и отъехал на свое место, куда-то в темноту, в которой с трудом угадывался весь отряд, около полусотни всадников.
Ворон ехал со своими замами, Дегтяревым и Тележным, все трое чуть впереди отряда, в ладных полушубках, в папахах, одеты тепло, хорошо. Негромко о чем-то говорили, похохатывали. Конотопцев, ехавший за ними, прислушался. Дегтярев вспоминал какую-то Дуську с Солонцов, у которой он «кутил два дня назад и забыл портсигар…»
Боец в задних рядах все кашлял, кашель его действовал на нервы, и Конотопцев не выдержал.
— Ворон!
— Я!
Шматко придержал коня, подвернул его к начальнику разведки.
— Ну шо ты больных с собою возишь, Ворон?! Кашляв и кашляв! За версту слыхать. Верни-ка его до дому. А то он перед Талами всех собак всполошит.
— Такая ж думка была, Александр Егорович, — охотно согласился Шматко, с облегчением переведя дух — счастливый случай шел ему в руки. Если бы Конотопцев не поступил так, как поступил, Дибцову пришлось бы «портить» коня, была уже приготовлена железяка. Выяснилось бы, что конь «случайно» наступил на нее, надо возвращаться в Журавку. А именно это и требовалось: Дибцов прямым ходом взял бы на железную дорогу, к ближайшей станции, к телефону…
— Кто там кашляе, позови-ка его сюда! — зычно скомандовал Конотопцев, и скоро из темноты высунулась перед ним белая лошадиная морда; сидевший на лошади боец с трудом сдерживал кашель.
— Ты чего это лаешь на всю степь?! — напустился на него Конотопцев. — Захворал, чи шо?
— Простыл… кх!.. Извиняюсь, — виновато говорил боец. — В карауле, мабуть, промерз.
— Ты вот что, — Конотопцев рукоятью плетки поправил шапку. — Паняй-ка назад. А то все дело нам спортишь. Да не в Журавку, а на Михайловку скачи, найдешь там… — он склонился к уху бойца, сказал что-то, и тот понятливо закивал, повернул лошадь и через мгновение скрылся в темноте.
— Ты куда его послал? — как бы между прочим спросил Шматко у Конотопцева, не на шутку встревожившись, — до Михайловки было около сорока километров, полночи скакать, не меньше.
— Куда надо, туда и послал, — ухмыльнувшись, ответил Конотопцев. Он, конечно, не собирался говорить Ворону, что направил гонца к знакомой своей бабенке, Таисии Крутовой; растревожившись вдруг, ерзая вторые уже сутки на жестком седле, он подумал, что хорошо бы после набега завернуть к Таське, помять ее пухлые податливые бока, покохаться с нею. Вот он и сказал тому дохлому, с шустрыми глазами бойцу: скажи Крутовой (она в Михайловке живет с самого краю, у колодца), чтоб протопила баньку и к вечеру ждала.