Белый клинок
Шрифт:
— Здравствуй, Настенька, — сказал с улыбкой Алексеевский, хотя видел уже сегодня Рукавицыну, здоровался с ней.
— Здравствуйте, Николай Евгеньевич, — улыбнулась и Настя, одергивая на себе простенькую, в тон глазам кофточку, туго обтянувшую грудь.
— Что принимаешь? — Он склонился над аппаратом, взял в пальцы ленту.
— Да это наше, железнодорожное, — пояснила девушка, и Алексеевский близко увидел ее загоревшееся лицо. «Ну что уж ты, милая, краснеешь так, — ласково подумал он. — И что нашла во мне — худой, длинный…»
Алексеевский сел напротив Насти, смотрел на нее безмолвно, с удовольствием. Вот, можно сказать, и прошли юные годы, промелькнули. В гимназии, до революции, некогда было с девушками общаться, потом семнадцатый год, гражданская война, партийная работа и ответственная советская
— А ты вроде не в свою смену, Настенька? — спросил он. Девушка ответила, что да, не в свою, сменщик ее, Выдрин, попросил подменить, какие-то дела дома, она и вышла с утра, а так ей в ночь. Алексеевский, больше по привычке, поинтересовался: что, мол, за человек, местный ли, какая семья, родственники, чем до революции занимался, и Настя охотно рассказала, что Выдрин — из Дерезоватого, там у него и мать, и братья, и дядья. А сколько она его помнит — он все тут, при телеграфе, и ее обучал на аппарате… Настя нахмурилась, вспомнив, как назойливо лез Выдрин со своими ухаживаниями к ней, холодные его липкие пальцы вспомнила… бр-р-р… Ну да не будешь же об этом чрезвычайному комиссару рассказывать!.. Она тогда отшила его, Выдрина, сказала, что брату своему, Константину, пожалуется, а его, Настя знала, Выдрин боялся — Костя на расправу был короток… Что еще сказать о нем?.. Родня какая? Да родни, уже сказала, много, и в Новой, и в Старой Калитве. Она слышала, что даже к Колесникову он имеет какое-то дальнее отношение: то ли троюродная сестра за кем-то из Колесниковых, то ли двоюродная тетка.
«Все подтверждается, — отметил себе Алексеевский. — Родственник Колесникова у нас под боком, в самом штабе… Хм!»
Он больше не стал спрашивать Настю о Выдрине, решил, что поручит проверить этого телеграфиста Бахареву, сотруднику губчека, приехавшему сюда вместе с ним; положил перед девушкой зашифрованную телеграмму в Воронеж, Карпупину.
«Надо, пожалуй, глянуть ночью, чем этот Выдрин тут занимается», — думал Алексеевский, возвращаясь в штабную комнату и снова берясь за присланные из губкома бумаги. Внимательно прочитав их еще раз, стал размышлять над донесением Вереникиной, его заинтересовали выводы разведчицы о моральном духе в Повстанческой дивизии Колесникова — дух этот был высок, победы над красными частями воодушевили повстанцев. Сам Колесников, видимо, окончательно поверил в собственные силы и в успех восстания. Конечно, питает эту веру регулярная двусторонняя связь со штабом Антонова, переговоры о совместных действиях, стремление соединиться. Да и обещанный обоз с оружием — дело нешуточное. Местное же кулацкое население, настроенное антисоветски, помогает Колесникову провиантом, лошадьми и фуражом, при штабе есть хозяйственная часть, которая успешно занимается этими делами на стороне — попросту грабежом мирного населения. С помощью обреза проводится «добровольная» мобилизация лиц мужского пола, есть в бандах и женщины — медсестры и кухарки. Листовки-воззвания губкома партии и губчека, которые разбрасывались над слободами с аэроплана, тщательно собирались и сжигались. Работой этой руководил лично начальник политотдела Митрофан Безручко…
Скрипнула дверь, вошел Мордовцев — бодрый и румяный с улицы, улыбчивый. Он осматривал с начальником станции пути.
— Слышишь, Федор Михайлович! — не удержался Алексеевский, приподняв бумаги. — Листовки наши не доходят до народа, жгут их.
Мордовцев, распахнув шинель, шагнул к столу, через плечо Алексеевского глянул на листок.
— Жаль, — сказал он со вздохом. — Листовка все же лучше пули, кровь невинных льется. Но выхода теперь нет, будем громить Колесникова беспощадно — он занес клинок над самым дорогим для нас… Губкомпарт настаивает на немедленном выступлении, а конницы Милонова все нет, без нее же… Что будем делать? Эшелон явно где-то застрял.
…Спустя два часа
Мордовцев давал последние указания командирам частей, уточнял боевую задачу. Наступление, как и в прошлый раз, осуществлялось по двум направлениям, двумя сводными отрядами — Северным и Южным. Северным командовал Белозеров, ему придавалась артиллерийская батарея и бронепоезд с двумя легкими орудиями. Авангард этого отряда, пехотный полк, должен внезапным ударом выбить бандитов из слободы Евстратовка, двигаться далее на Терновку и Старую Калитву. Южный отряд (им командовал Шестаков), не дожидаясь прибытия кавалерии, обязан нанести удар по Криничной, двигаться потом на Ивановку, Цапково, хутор Оробинский, стремясь в районе Дерезовки соединиться с Северным отрядом. Таким образом, Повстанческую дивизию Колесникова планировалось взять в клещи.
Склонившись над большой штабной картой, вглядываясь в красные стрелы на ней, читая надписи, командиры отрядов и полков делали пометки на своих картах, уточняли задачи.
— Мы полагаем, — заговорил Алексеевский, — что боевые действия займут у нас четыре-пять дней, максимум неделю. Перевеса в силах над Колесниковым мы не имеем, наоборот. Более того, нам противостоит грамотный и неплохо вооруженный враг. Думаем также, Колесников окажет нам прежде всего тактическое сопротивление, это в его интересах — полки разношерстные, сформированы в основном из дезертиров, а это публика ненадежная. Многие местные же крестьяне воюют под угрозой, насильно. За прошедший с начала восстания месяц идеологам банды, конечно, удалось настроить многих крестьян против Советской власти, но я убежден, что наши бойцы и командиры сумеют противопоставить им революционную стойкость духа, твердые убеждения и воинскую смекалку. Наша народная власть в опасности, товарищи, об этом губернский комитет партии просит нас говорить прямо. Говорите бойцам и о зверствах, чинимых бандитами над партийными и советскими работниками, над красноармейцами из продотрядов, над чекистами и милиционерами. Рассказывайте своим подчиненным о далеко идущих планах главарей и вдохновителей восстания…
…Белозеров сильным решительным ударом выбил пехоту Григория Назарука из слободы Евстратовка, оттеснил ее до селения Межони. Бой начался к вечеру и быстро кончился — банда отступила. Помня о коварстве колесниковцев, Белозеров, оставшись ночевать в Евстратовке, выставил сторожевое охранение за пределами слободы, на соседних хуторах: Назарук (Евстратовку и Терновку оборонял Старокалитвянский полк) мог пойти в ответную атаку в любое время.
Ночь прошла спокойно, а к утру банда в триста штыков при сотне конных навалилась на Белозерова. Врасплох, однако, полк она не застала — и на сторожевых хуторах, и на окраинах слободы колесниковцев встретил сплошной ружейный огонь.
Откатившись, бросив на снегу убитых и раненых, Григорий Назарук по приказу Колесникова (тот со штабными наблюдал за схваткой в бинокль) перегруппировал силы: наступающим были теперь приданы два орудия и три пулемета. Но успеха это не принесло — бандиты, проклиная красных и своих командиров, атаковали вяло, трусливо.
— Чего топчешься, как баба на гумне?! — орал на Григория Колесников. — Зайди с левого фланга, по оврагу, ну! И конницу по оврагам пусти, в обход! С Колбинского [11] ударь, поняв? Баранья твоя голова!
11
Имеется в виду хутор Колбинский.
— Да ото ж… И я так думав… — лепетал Назарук вздрагивающими губами, сдерживая под собою нервно танцующего коня. — А хлопцы… утикли, мать их за ногу!
— Хлопцы!.. Утиклы, морда твоя е… — орал Колесников. — Соображаешь, что говоришь?! — Рука его схватилась за эфес сабли. — В тр-р-рибунал пойдешь, бога мать!.. Расстреливай трусов на месте, или самого расстреляем как собаку! Поняв? Никакой пощады своим хлопцам, их по деревням полно, бабы еще нарожают!.. Ну?! Чего стоишь?