Белый квадрат (сборник)
Шрифт:
– Avec plaisir!
Они устроились на корме спереди. Катер отчалил. На палубе присутствовали редкие пассажиры.
Катер поплыл, рассекая сонную воду. Виктория рассекала взглядом влажное пространство.
Борис с нескрываемой ненавистью обсасывал глазами ее острый профиль:
– Я сжечь ее хотел, колдунью злую, но у нее нашлись проклятые слова.
– И вновь я увидал ее живую: вся в пламени и в искрах голова, – донеслось в ответ.
Борис ударил кулаком в леерную стойку
– Язычница! Как можно сочетать твою любовь с моею верой? Ты хочешь красным полымем пылать, а мне – золой томиться серой.
Острый профиль Виктории молча разрезал нечистую воду Москвы-реки. Борис торжествующе воздел кулаки к высокому небу, раскрыл их двумя победными звездами-пятернями. И набрал в легкие побольше речного воздуха для торжествующего крика.
Но тут губы Виктории беспощадно разошлись:
– Ищи себе языческой души, такой же пламенной и бурной, – и двух огней широкие ковши одной скуются яркой урной.
Борис замер с воздетыми руками, словно Орион, пронзенный стрелой Дианы. Вместо победного вопля изо рта его бесцветной змеей выполз стон разочарования в себе.
Чтобы прийти в себя, разочарованного собою, ему пришлось нанести по стойке еще несколько гулких ударов.
Виктория качала левой ногой, положив ее на правую.
Борис наступил на горло своему разочарованию:
– Пришла опять, желаньем поцелуя и грешной наготы в последний раз покойника волнуя, и сыплешь мне цветы.
Ее нога качнулась в такт размеру:
– А мне в гробу приятно и удобно, я счастлив, – я любим! Восходит надо мною так незлобно кадильный синий дым.
Теперь Борис замолчал надолго.
Молча проплыли мимо Кремля.
– Я проголодалась, – сообщила Виктория.
Он молча кивнул.
Они сошли на Фрунзенской набережной. Неподалеку покачивался плавучий ресторан.
– Сюда? – рассеянно предложил Борис.
– Сегодня мне почему-то все равно куда и с кем, – ответила она.
– Потому что сегодня вы злая и бесчувственная.
– Возможно…
Вскоре они сидели на веранде ресторана, и Виктория пригубливала тосканское вино.
Борис заказал себе водки. Выпив рюмку, он кинул в рот большую жирную маслину, зло пожевал и громко выплюнул косточку на пол:
– Листья падали, падали, падали, и никто им не мог помешать.
Виктория сделала глоток:
– От гниющих цветов, как от падали, тяжело становилось дышать.
Борис с ненавистью уставился на нее.
– Ну что вы яритесь, юноша. – Она спокойно выдержала его взор. – Я же не принуждала вас к договору.
– Скажите, Виктория, вы… человек?
– Сдается мне, что да.
– Может, вы репликант?
– Не играйте в голливудскую банальщину. Это не ваше.
– Но я теряюсь!
– О, еще не все потеряно, друг мой. – Она подняла бокал. – Хочу выпить за вашу настойчивость.
Он молча налил себе водки и тут же размашисто выпил. Виктория отпила, покачала бокал, ловя вином уходящее золото солнца, и снова отпила.
Подошел рослый официант.
– Я хочу рыбу из Средиземного моря, – сообщила ему Виктория.
– А я… не знаю… что-нибудь… – забормотал Борис. – Мясо… мясо какой-нибудь коровы…
– Есть дорада и сибас, аргентинская говядина, свинина тамбовская, цыплята подмосковные, – забубнил официант.
– Дорада.
– Корова.
Официант исчез.
Борис снова выпил.
Виктория с полуулыбкой разглядывала его краснеющее от водки лицо:
– Вы сейчас напьетесь и начнете читать Есенина.
– Я из него почти ничего не помню. Сыпь, гармоника, частую, частую…
– Пей, выдра, пей… – Она утопила смешок в бокале. – Пью.
Уперевшись взглядом в ее бледное лицо, Борис почти запел:
– Зеленою кровью дубов и могильной травы когда-нибудь станет любовников томная кровь.
– И ветер, что им шелестел при разлуке: “Увы”, “Увы” прошуршит над другими влюбленными вновь. Послушайте, Борис. Давайте не будем смешивать поэзию с едой. Смените слова на мясо. Временно.
Они замолчали.
Быстро прикончив двухсотграммовый графинчик водки, Борис угрюмо заказал трехсотграммовый. Чем больше он пил, тем мрачнее становился. Виктория потягивала вино, глядя в свои миры сквозь Бориса.
Еда не заставила долго ждать: жаренная на гриле дорада и огромный стейк возникли на столе. Виктория перекрестилась и стала хладнокровно препарировать дораду. Опьяневший Борис ел громко и неряшливо. Его графин быстро пустел. Вдруг он замер, уставясь на недоеденный стейк, как на саламандру. Вскинул руку и поманил мизинцем официанта.
Тот подошел.
– Любезный, что это? – Борис поддел ножом янтарную прослойку жира с края стейка.
– Это говяжий жир.
– Жир? – Борис поднял на официанта остекленевшие глаза.
– Жир. У рибая всегда имеется.
– Жир? Имеется?
– Да, жир.
– Говяжий?
– Да, говяжий жир.
Борис вырезал жир, положил на ладонь и отвернулся от официанта:
– Зови администратора.
Официант удалился. Борис сидел с жиром на ладони.
– Я слышала, что вы скандалите, когда выпиваете. Для стихов это хорошо?
– Совсем охамела столичная сволочь… – пробормотал Борис.
Лицо его налилось кровью. В остекленевших глазах вспыхнула ярость. Виктория отложила вилку и нож, дожевывая, быстро промокнула губы.