Белый олеандр

Фитч Джанет

Джоан Пилер заявила, что никогда не видела такого ребенка, как я, что меня надо протестировать. Пару дней я заполняла бланки мягким черным карандашом: «Овца относится к лошади, как страус к…»Мне уже приходилось заполнять такие тесты, когда мы с матерью вернулись из Европы и в новой школе думали, что я умственно отсталая. Сейчас меня одолевал соблазн разрисовать бланки дурацкими картинками. Джоан сказала, что результаты многообещающие, что надо пересмотреть мое дело, отправить меня в школу для одаренных детей, что мое развитие выше уровня десятого класса и я могу уже учиться в колледже.

Она стала посещать меня раз в неделю, иногда даже два раза в неделю, возить меня

обедать. Жареная курица, свиные отбивные, гамбургеры по полфунта в ресторанах, где все официанты были актерами. Нам приносили добавку — с луковыми кольцами, капустными листьями.

Во время этих обедов и ужинов Джоан Пилер рассказывала о себе. Она оказалась киносценаристом, работа в Службе опеки была лишь заработком. Киносценарист — я представила себе насмешливую ухмылку матери. Работа с детьми, разные случаи и истории подопечных служили Джоан материалом для нового сценария.

— Ты не представляешь, что мне приходилось видеть и слышать. Это невероятно.

Ее парень, Мэш, тоже был киносценаристом, работал в копи-центре Кинко. У них был белый пес по имени Каспер. Джоан хотела завоевать мое доверие, чтобы я побольше рассказывала ей о своей жизни. Материал для сценария. Творческий поиск, как она это называла. Женщина она современная, продвинутая, работает на свой округ, понимает, что к чему, — ей можно рассказывать все как есть.

Такая игра. Ей хотелось раздеть меня, обнажить мои чувства и мысли, и я закатывала до локтя рукав, чтобы показать ей несколько шрамов от собачьих зубов. Я терпеть ее не могла, но не могла и обойтись без нее. Джоан Пилер никогда не глотала целиком кусок маргарина, никогда не клянчила мелочь у стоянки перед винным магазином, чтобы позвонить социальному работнику. За ее гамбургеры я словно бы отрезала от себя куски, вырывала ошметки мяса из раны в бедре, чтобы насадить на самодельный рыболовный крючок. Разговаривая с Джоан, я рисовала обнаженных карнавальных танцовщиц в затейливых масках.

16

Джоан Пилер нашла мне новое место жительства. Пока она помогала мне собирать вещи и относить сумки в помятый красный «карман-гиа» с наклейками «Позвоните родителям», «Не спи на светофоре», «Друзья не голосуют за республиканцев», девочки подчеркнуто сторонились меня. «К ней особое отношение, как же, ведь она белая», — фыркнула Сильвана. Наверно, она была права. Вполне возможно. Справедливости в этом не было никакой. Это было нечестно. Но в тот мартовский день, один из чудесных мартовских дней Лос-Анджелеса, когда все городские фотографы наперебой снимали город под безмятежно-голубым небом на фоне гор со снежными шапками и великолепных пейзажей на сотни миль вокруг, мне было не важно, честно это или нет. Важно было одно — что я уезжаю.

На пике Болди лежал снег, и на бульваре Уилшир за пять миль от нас была ясно видна каждая пальма. Джоан Пилер включила «Толкинг хедз», и мы тронулись.

— Они тебе понравятся, Астрид, — сказала она, поворачивая на запад к Мелроуз мимо парфюмерных магазинчиков и пупусерий [44] , — Рон и Клер Ричардсы. Она актриса, он работает на телевидении.

— У них есть дети?

Хорошо бы не было. Неужели опять становиться няней, получать подарки за девяносто девять центов, когда двухлетней девочке достается настоящая машина Барби, в которой можно ездить?

44

Закусочные, где подают пупусу — популярную в странах Латинской Америки лепешку из кукурузной муки с белым сыром и ветчиной.

— Нет.

Вообще-то они хотят усыновить ребенка. Или удочерить.

Это было что-то новое. Раньше такое мне в голову не приходило. Удочерение. Слово погромыхивало в голове, будто камешек в коробке из-под овсяных хлопьев. Я не знала, что думать. Мы проехали студию «Парамаунт» — большие ворота под тройной аркой, площадку для парковки, людей, катающихся на горных велосипедах. Джоан проводила студию жадным взглядом.

— Через год я уже буду здесь, — сказала она. Иногда я не знала, кто из нас младше — Джоан или я.

Мысленно я обращалась со словом «удочерение» как с радиоактивным предметом, представляя себе лицо матери, бесформенное и слепое от ярости, тонущей в запавших щеках.

Джоан проехала мимо жмущихся друг к другу магазинчиков Мелроуз к западу от Ла-Бреа [45] — «Обувь секонд-хенд», «Игрушки для взрослых» — и свернула в тихую боковую улочку, в старый квартал с одноэтажными домами и большими сикоморами — выбеленные стволы, крупные листья-ладони. Мы остановились перед одним из таких домов. На эмалевой табличке под звонком было выведено изящным курсивом: «Семья Ричардс». Джоан позвонила.

45

Смоляные ямы в центральной части Лос-Анджелеса, обнесенные изгородью.

Открывшая дверь женщина напоминала Одри Хепберн. Темные волосы, длинная шея, широкая сияющая улыбка. Ей было около тридцати. Приглашая нас войти, она залилась румянцем.

— Я Клер. Мы тебя очень ждем.

У нее был низкий, бархатный голос, старомодная манера говорить — четко проговаривая слова, не глотая окончаний, не смягчая согласные.

Джоан внесла мой чемодан. У меня в сумке были книги матери, шкатулка Рэя и подарки Оливии.

— Иди сюда, давай я тебе помогу, — женщина взяла у меня сумку, поставила ее на кофейный столик. — Клади куда хочешь.

Поставив вещи рядом со столиком, я оглядела гостиную с низким потолком, розовато-белыми стенами и полом, покрытым коричнево-красными сосновыми досками. Комната уже нравилась мне. Над камином висела картина — медуза в темно-синей воде, пронизанной яркими солнечными лучами. Настоящая картина, нарисованная от руки. Невероятно — кто-то купил картину. Рядом целая стена книг с потертыми корешками, компакт-дисков, кассет и грампластинок. Вдоль двух других стен протянулась овальная кушетка с красно-сине-фиолетовыми узорами, в углу лампа для чтения. Я боялась дышать. Не может быть, что это правда, не может быть, что я буду жить в этом доме. Сейчас эта женщина передумает.

— Нам осталось обговорить некоторые моменты, — сказала Джоан, усаживаясь за столик и открывая портфель. — Астрид, ты позволишь?

— Будь как дома, — сказала мне Клер Ричардс улыбкой и плавным широким жестом, словно протягивая подарок. — Осмотрись, не стесняйся.

Сидя рядом с Джоан, уже открывшей папку, она продолжала улыбаться мне — слишком радушно, словно беспокоясь о том, что я могу подумать о ней, о ее доме. Мне хотелось дать ей понять — беспокоиться не о чем.

Я вышла на кухню. Красно-белый кафель, стол с перламутровой столешницей, стулья с сиденьями из хромовой кожи. Настоящая кухня, прямо как в «Предоставьте это Биверу», украшенная затейливыми баночками для соли и специй, фигурками Бетти Буп и фарфоровых коров, горшочками с кактусами. В такой кухне хорошо было пить какао и играть в шашки. Огромное желание остаться здесь пугало меня.