Белый олеандр
Шрифт:
— Смотри, — терпеливо сказала она, кося глазом на охранника. — Желтый движется на тебя, синий удаляется. Желтый расширяется, синий сжимается.
Красный, желтый, мазки темно-зеленого — расширяющиеся, сжимающиеся, — тихие озерца с подтекающими краями, угол, похожий на кулак. Вдоль картин шли, обнявшись, парень и девушка, — словно рассматривая витрины магазинов.
— И еще, видишь, как он уводит край от рамки, делает его асимметричным? — Клер показала на лимонную ленту по левому краю картины.
Люди в музеях часто говорят такие вещи, я всегда думала, что они просто хотят произвести впечатление
В другом зале Клер остановилась перед серией карандашных набросков. Ассиметричные линии, углы, круги, точки, как на кубиках для игры в кости. Такие каракульки, бездумные черточки часто рисуют на первом попавшемся листе, болтая по телефону.
— Видишь этот угол? — Клер протянула руку к одному из карандашных рисунков и тут же показала на большой холст, крупную цветную композицию, на которой были собраны все детали с карандашных и масляных эскизов. — Видишь? — Острый угол доминировал на этом холсте.
Она обращала мое внимание то на одну, то на другую деталь с набросков — дуги, круги, линии, — и я находила их в цветной композиции, дрожаще-красные, неподвижные темно-синие. Все эти элементы были у Кандинского с самого начала, каждый набросок нес в себе часть общей идеи, словно это был набор цифр — если их собрать вместе, получится код для открытия сейфа. Сложив эти наброски стопочкой и рассмотрев на свет, можно было получить модель задуманной композиции. Потрясенная этим видением, я смотрела то на эскизы, то на холст.
Держась за руки, мы с Клер прошли по всей выставке, показывая друг другу запомнившиеся детали — абстрактных всадников, башни-тюрбаны, разные линии и углы, изменения цвета там, где фигуры пересекались друг с другом. Теперь почти во всем чувствовалась гармония и порядок, ощущение цельности не проходило. Перед этим нельзя было не преклоняться.
Я достала блокнот и попыталась зарисовать основные фигуры: острые углы, дуги, похожие на движение часовой стрелки. Это было невозможно. Нужен был цвет, нужны были кисти и краски. Даже не знаю, что еще было нужно.
— Представляешь, какую работу надо было проделать, чтобы собрать это все в одном месте, — сказала Клер. — Годами приходилось убеждать владельцев картин сдать их в аренду.
Вот он, гений Кандинского, когда-то разбросанный частями по всему миру, а теперь собранный здесь. У каждого из владельцев был лишь кусочек мозаики, цельную картину можно было составить только на такой выставке, собрав в стопку детали, посмотрев на свет и увидев, как они сочетаются друг с другом. Это дало мне надежду словно когда-нибудь и моя жизнь приобретет смысл, если я сумею собрать все детали и одновременно взглянуть на них.
Весь остаток лета мы дважды в неделю приходили сюда. Клер купила мне масляную пастель, чтобы я могла работать с цветом, не вызывая подозрений у охранников. В одном зале, перед одной картиной мы могли провести целый день. Раньше я никогда так не делала. Одна композиция 1913 года предсказывала Первую мировую войну.
— Он все чувствовал, — говорила Клер, — чувствовал, как она надвигается.
Невероятная
Возвращение в Россию. Расцвет авангарда, но и мрачные предчувствия, что конец его недалек, как бы пышно ни было процветание. Работа в Баухаусе [47] , двадцатые годы. Прямые линии, геометрические фигуры. В такие времена никому не хотелось бы попасть. Картина помогала постичь внутреннюю структуру. Я прекрасно понимала Кандинского. Наконец переезд в Париж. Розовый, голубой, бледно-лиловый. Опять естественные формы, впервые за много лет. Каким облегчением был для него Париж — совсем другие краски, вернувшаяся мягкость.
47
Высшая школа строительства и художественного конструирования, учебное заведение и одновременно художественные мастерские, призванная положить конец раздельному существованию искусства, ремесел и промышленности. Основана немецким архитектором В. Гропиусом в 1919 г. в Веймаре.
Интересно, как бы я изобразила наше время? Блестящие обтекаемые формы машин, израненные тела, синяя джинсовая ткань, зигзаг собачьих зубов, осколки разбитого зеркала, огонь, оранжевые луны и гранатовые сердца.
Осенью я записалась на пересдачу годовых оценок за прошлые годы. Клер убедила меня, что стоит попробовать. Конечно, ты все пересдашь и исправишь плохие оценки. Конечно, надо носить украшения. Конечно, мы запишем тебя в художественную студию при музее. Конечно.
Студия — большой пустой зал в подвальном помещении музея, мы сидели там и ждали преподавателя, мисс Трисию Дэй. У меня потели ладони, сжимающие купленную Клер папку для рисунков. Она хотела записать меня в класс живописи для взрослых. Для подростков были курсы фотографии, росписи на ткани, видеосъемки, но живописи не было.
— Поговорим с преподавателем, — решила Клер.
Вошла женщина. Немолодая, маленького роста, с коротко стриженными седыми волосами. На ней были брюки цвета хаки и очки в черной роговой оправе. Посмотрела на нас с усталым неодобрением — мамаша-наседка со своим избалованным ребенком, требуют каких-то исключений из правил. Мне даже стоять здесь было неловко, но Клер, к моему удивлению, была настроена самым решительным образом. Мисс Дэй быстро просмотрела мою палку, бросив несколько резких взглядов на каждый лист. Реалистические рисунки. Клер на кушетке, пуансеттии и лос-анджелесский Кандинский.
— Где вы учились?
— Нигде.
Мисс Дэй пролистала последние рисунки и протянула папку Клер.
— Хорошо. Попробуем.
Каждый четверг Клер отвозила меня в музей, потом возвращалась домой и через три часа ехала обратно, чтобы забрать меня. Ее постоянная готовность что-то сделать для меня вызывала угрызения совести, словно я использовала Клер. В такие минуты в ушах у меня звучал голос матери: «Не говори глупости. Она сама хочет, чтобы ее использовали». Но я не хотела быть такой, как мать, я хотела быть как Клер. Кто кроме Клер был бы так уверен, что я попаду в класс живописи, кто стал бы тратить на меня каждый четверг?