Белый отряд
Шрифт:
Хмурое утро наступило раньше, чем отъезжающих обнесли элем с пряностями и пожелали им счастливого пути. С моря дул студеный ветер, и по небу неслись разорванные облака. Обитатели Крайстчерча стояли, закутавшись, возле моста через Эйвон, женщины потуже затягивали платки, мужчины запахивали кафтаны, а по извилистой тропе со стороны замка выступал авангард маленького войска, и шаги воинов звенели на мерзлой земле. Впереди со знаменем ехал Черный Саймон на сухощавом и мощном сером в яблоках боевом коне, таком же выносливом, жилистом и закаленном в боях, как он сам. Позади него, по трое в ряд, следовали девять ратников, все – копейщики, они участвовали и раньше в сражениях с французами и знали дороги Пикардии, как луга своего родного Хампшира. Они были вооружены копьем, мечом и дубиной, а также квадратным щитом;
За всадниками следовали по пятам сорок лучников – все бородатые крепыши, с мишенями за спиной и с желтыми луками, торчавшими из-за правого плеча, – этим наиболее смертоносным оружием, до той поры изобретенным человеком; на поясе у каждого висел топор или меч, в соответствии с характером хозяина, а правое бедро прикрывал кожанный колчан, ощетинившийся гусиными, го-голубиными и павлиньими перьями. За лучниками следовали два барабанщика и два трубача в двухцветной одежде. Затем – двадцать семь вьючных лошадей, на которых были погружены колья для палаток, куски ткани, запасное оружие, шпоры, клинья, котлы, подковы, мешки с гвоздями и сотни других предметов, которые, как показывал опыт, могли понадобиться в разоренной и враждебной стране. Белый мул под красной попоной, которого вел под уздцы слуга, нес ночное белье сэра Найджела и его посуду. Потом шли еще два десятка лучников, десяток ратников и, наконец, тыловая охрана из двадцати лучников, причем в первом ряду высилась огромная фигура Большого Джона, а рядом выступал ветеран Эйлвард, и его потертая одежда и поношенные доспехи странно выделялись среди белоснежных курток и сверкающих кольчуг его сотоварищей. Из шеренги в шеренгу летел перекрестный огонь приветствий, вопросов и грубоватых шуток, на которые такие мастера западные саксы, и такими же любезностями обменивались марширующие лучники с глазевшей на них толпой.
– Hola! Гэффер Хиггинсон! – крикнул Эйлвард, завидев дородную фигуру деревенского трактирщика. – Видно, придется другим угощаться твоим хваленым светлым пивом, mon gar? Прости-прощай.
– Клянусь апостолом Павлом, не придется! – отозвался трактирщик. – Вы все высосали. Хоть бы каплю оставили в бочонке – да черта с два! Давно пора вам убираться отсюда.
– Коли твоя бочка пуста, значит, кошелек у тебя набит! – рявкнул Хордл Джон.
– Смотри, дед, сбереги для нас самое лучшее, когда мы вернемся.
– А ты, лучник, сбереги-ка свою глотку, чтоб было куда лить! – крикнул чей-то голос из толпы, и все захохотали над этой грубоватой остротой.
– Обещаешь пиво, обещаю и глотку, – спокойно отозвался Джон.
– Сомкнуть ряды, – приказал Эйлвард. – En avant, mes enfants! Ax, клянусь моими десятью пальцами, вон она, моя милочка Мэри с монастырской мельницы. Ma foi, да она же красавица! Adieu, Мэри, ma cheri. Мое сердце навеки принадлежит тебе. Затяни-ка пояс, Уоткинс, и расправь плечи, как подобает воину Белого отряда. Клянусь эфесом! Ваши куртки станут не чище моей, пока вы снова увидите Хенджистбери-Хед.
Отряд уже успел дойти до поворота дороги, а сэр Найджел Лоринг только еще выехал из своего замка; под ним был Поммерс, его рослый боевой конь, и когда по деревянному подъемному мосту загремели его мощные копыта, их грохот отдался громким эхом в сумрачном пролете. Сэр Найджел был по-прежнему в своей бархатной одежде мирного времени, в плоском бархатном берете с кудрявым страусовым пером, прикрепленным золотой пряжкой. Трем ехавшим позади него руженосцам казалось, что на голове у рыцаря не только перо птицы, но и ее яйцо, ибо сзади его лысина блестела, как шар из слоновой кости. При нем не было оружия, только длинный и тяжелый меч, висевший на луке седла, но Терлейк вез перед ним высокий шлем, увенчанный изображением дракона, Форд держал тяжелое тисовое копье с раздвоенным знаменем, тогда как Аллейну был доверен расписной щит. Леди Лоринг
– Я надеюсь, что ничего не забыто, – заметила она наконец и приказала Аллейну ехать рядом с ней по другую сторону. – Доверяю его вам, Эдриксон. Штаны, рубашки, куртки и нижнее белье – в коричневой корзине на левом боку у мулла. В холодные ночи он пьет вино подогретым – мальвазию или вернэдж, а пряностей нужно класть, сколько поместится на ногте большого пальца. Следите за ним, чтобы он менял белье, когда вернется разгоряченный после стычки. В баночке есть гусиный жир, на случай, если при перемене погоды у него начнут ныть старые раны. И пусть одеяла у него будут сухие, и…
– Оставь, жизнь моя, – прервал ее малорослый рыцарь. – Не тревожься сейчас насчет всего этого. Почему ты так бледен и печален, Эдриксон? Разве не должно взыграть сердце истинного мужа при виде достойного отряда столь отважных копейщиков и веселых лучников? Клянусь апостолом Павлом, было бы очень плохо, если бы меня не радовало, что впереди моих храбрых соратников реют пять алых роз.
– Кошелек я уже отдала вам, Эдриксон, – продолжала леди Лоринг. – В нем двадцать три марки, один нобиль, три шиллинга и четыре пенса, это большие деньги, и они доверены одному человеку. И прошу вас помнить, Эдриксон, что у него две пары башмаков – одна из красной кожи, на каждый день, а другая – с золотыми цепочками на носках, эти пусть надевает, если ему придется пить вино с Принцем или с Чандосом.
– Дорогая птичка, – сказал сэр Лоринг, – мне очень жаль расставаться с вами, но вот мы уже достигли опушки, и не годится мне увозить хозяйку замка слишком далеко от ее владений.
– Послушайте, дорогой супруг, – воскликнула она, и губы ее задрожали, – разрешите мне проехать с вами еще один ферлон [ Ферлон – одна восьмая часть мили.] или немного больше. Ведь вам и так предстоят долгие мили в печальном одиночестве.
– Ну, пусть будет по-вашему, радость моего сердца, – ответил он. – Но вы должны мне что-нибудь дать в залог. С тех пор, как я узнал вас, дорогая, у меня вошло в обычай: где бы я ни оказался – в лагере, в городах или в крепостях, – всюду герольд должен возвестить, что так как дама моего сердца – самая красивая и прелестная из всех дам христианского мира, то я сочту для себя великой честью и любезным одолжением, если мне будет дана возможность троекратно сразиться на острых копьях с любым рыцарем, утверждающим, что и его дама обладает теми же достоинствами. Поэтому, молю вас, моя прекрасная голубка, пожертвовать мне одну из ваших замшевых перчаток, чтобы я мог носить ее как символ той, чьим слугой я буду вечно.
– Увы, увы, зачем называть меня красивейшей и прелестнейшей! – воскликнула она. – Как бы я хотела быть ради вас, дорогой супруг, и красивой и прелестной, но на самом деле я стара и безобразна, и рыцари будут смеяться, если вы поднимете копье, прославляя меня.
– Эдриксон, – обратился сэр Найджел к своему оруженосцу, – у тебя глаза молодые, а мои слегка затуманены возрастом. Если тебе доведется увидеть, что какой-либо рыцарь засмеялся, или даже только усмехнулся, или хотя бы изумленно поднял брови, скривил губы или иным каким-нибудь образом выказал свое удивление, что я защищаю эту леди Мэри, ты запомнишь его имя, его герб, узнаешь, где он живет. Итак, вашу перчатку, греза моей жизни!
Леди Мэри Лоринг стянула с руки желтую замшевую перчатку, он принял ее с почтительным поклоном и прикрепил спереди к своему бархатному берету.
– Она будет возле другого моего ангела-хранителя, пояснил он, указывая на изображение святого, приколотое рядом. – А теперь, моя самая дорогая, вы отъехали достаточно далеко. Пусть святая Дева охранит вас и поможет вам! Один поцелуй!
Он наклонился к ней, затем пришпорил коня и галопом поскакал вслед за своим отрядом, сопровождаемый тремя оруженосцами. Проехав полмили, когда дорога уже поднялась на вершину холма, всадники обернулись, – леди Мэри на своей белой лошади все еще была там, где они ее оставили. Через мгновение они уже спускались по другую сторону холма, и она исчезла из их глаз.