Белый раб

Хилдрет Ричард

Возможно, у меня и не было особых оснований сожалеть о том, что я не достался ему. Этот джентльмен, насколько я могу судить, сделал только то, что могли сделать и многие другие покупатели, поддавшись минутному порыву гуманности. Этот порыв был вызван отвращением к грубому поведению присутствовавших, но вряд ли ему суждено было продержаться долго и вряд ли этот джентльмен стал бы относиться к своим рабам лучше, чем его соседи. Каждый человек может быть подвержен таким неожиданным вспышкам добросердечия и гуманности, но они отнюдь не способны спасти от повседневного пренебрежения к чувствам и правам тех, кому не позволено защищать себя и кто не находит защиты ни в общественном мнении, ни в законе.

Меня купил агент мистера Джеймса Карлтона, владельца плантации Карлтон-холл, расположенной в одном из округов Северной Каролины, и вместе с несколькими другими вновь приобретёнными рабами меня отправили на плантацию нашего нового хозяина.

После четырёх или пяти дней пути мы прибыли в Карлтон-холл, Господский

дом, как и большинство таких домов на американских плантациях, был довольно невзрачным и не отличался ни особой роскошью, ни комфортом. Недалеко от господского дома помещался невольничий посёлок — жалкие, полуразрушенные хижины, расположенные как попало и почти совершенно скрытые от глаз густо разросшимся бурьяном.

Вскоре после нашего прибытия нас провели к хозяину, который внимательно, по одному осмотрел нас и пожелал узнать, что каждый из нас умеет делать. Узнав, что я был приучен к работам по дому, и сказав, что ему нравится моя внешность и мои манеры, он объявил, что назначает меня камердинером вместо прежнего своего лакея Джона. Джон, по его словам, стал таким неисправимым пьяницей, что пришлось отправить его на полевые работы.

У меня были все основания быть довольным: рабам, занятым в доме, обычно живётся лучше, чем полевым рабочим, их лучше кормят и одевают. Да и работа у них менее тяжёлая. Им всегда перепадают кое-какие крохи с господского стола, а так как вид грязных лохмотьев в столовой был бы неприятен для взоров хозяина и его гостей, то домашних слуг принято одевать прилично хотя бы для того, чтобы удовлетворить тщеславие их господина. Каждый хозяин любит похвастать тем, что у него много слуг, А когда их много, то и работа для каждого из них не слишком обременительна. Удовлетворительное питание, чистая одежда и не слишком тяжёлая работа — всё это вещи, которыми не приходится пренебрегать. Но есть ещё одно обстоятельство, которое делает положение домашнего слуги более сносным, чем положение полевого рабочего. Даже мужчины, а женщины и дети подавно, не могут постоянно соприкасаться с живым существом, будь то собака, кошка или даже раб, и не почувствовать в конце концов какого-то участия к его судьбе. Случается, что таким путём тот или иной слуга становится настоящим любимцем и к нему хоть в какой-то мере начинают относиться как к члену семьи. Такого рода исключительные случаи и приковывают к себе внимание кое-каких софистов, заставляя их упорно закрывать глаза на чудовищные стороны рабства, на все присущие ему ужасы и вместо этого расточать ему похвалы. Но даже и положение домашнего слуги, хоть оно и значительно более терпимо, чем положение всех остальных рабов, бесконечно унизительно и тяжело. Если и существуют гуманные хозяева и добросердечные хозяйки, то ведь гораздо чаще хозяин оказывается капризным тираном, а хозяйка — женщиной придирчивой и сварливой. Несчастный слуга с утра до вечера должен выслушивать одни только грубости и брань, за которыми в любую минуту может последовать наказание плетью. Да и брань эта для человека, не потерявшего ещё чувства достоинства, часто переживается мучительнее, чем сопровождающие её удары. И самое страшное, что никакой надежды на улучшение нет. Господин и госпожа, даже и не пытаясь сдерживать себя, вымещают своё дурное настроение на рабе. Раб принадлежит им, и они вправе обращаться с ним так, как им заблагорассудится. Он не может постоять за себя, и никто не встанет на его защиту.

Мистер Карлтон, разделяя едва ли не целиком взгляды своих собратьев-плантаторов, отличался от большинства из них в одном отношении: он был ревностным пресвитерианином [23] и вообще человеком по-настоящему религиозным. Что он ответил бы, если бы кто-нибудь решился сказать ему, что держать людей в рабстве — великий грех против религии и нравственности? Признал ли бы он истину, столь, казалось бы, неоспоримую для всякого, в ком живы человеческие чувства? Боюсь, что нет. Весьма вероятно, что ответ его полностью совпал бы с тем, который могли бы дать другие плантаторы, которые не считают себя особенно благочестивыми. В глубине души отдавая себе отчёт в своём преступлении, но решив ни за что не признаваться в нём, он вспылил бы и разразился бы горячей речью в защиту «священных прав собственности» — значительно более священных в глазах рабовладельца, чем свобода и справедливость. Он долго и возмущённо ратовал бы против «дерзкого вмешательства в чужие дела» — а кстати сказать, такого вмешательства в большинстве случаев боятся именно те люди, чьи дела не выдерживают слишком тщательной проверки.

23

Пресвитериане — последователи протестантского вероучения, возникшего в Великобритании; они отвергают епископскую власть и признают исключительно пресвитера (священника).

Мистер Карлтон, как я уже говорил, хоть он и был ревностным пресвитерианином, исповедовал примерно такие же взгляды и убеждения, как и большинство его соседей. Поэтому в его характере, в его поведении и даже в его манере говорить было немало самых неожиданных противоречий. Он представлял собой странную смесь пуританина и бреттера — другими словами, человека, который

склонен любое недоразумение или спор разрешать с помощью пистолета — приём довольно обычный и практикуемый весьма широко в южных штатах Америки. При всей своей набожности мистер Карлтон так часто грозился «пристрелить на месте» любого не согласного с ним, как будто был профессиональным убийцей, которому это ничего не стоит.

Ввиду того, что я имел честь прислуживать мистеру Карлтону за столом и счастье ежедневно выслушивать его речи, я вскоре разобрался в его характере, насколько вообще можно было разобраться в характере, полном такого множества вопиющих противоречий.

Утренняя и вечерняя молитва была возведена в обычай, неукоснительно соблюдавшийся в его доме. Мистер Карлтон молился усердно, долго, преклонив колени. С особым рвением он обращался к всевышнему с просьбой распространить повсюду святое евангелие; он усердно молил сделать так, чтобы все люди, дети единого бога, елико возможно скорее приобщились к единой вере.

При этом, однако, не только рабов, трудившихся на плантации, никогда не звали к участию в этой общей молитве, но даже и невольникам, непосредственно обслуживавшим дом, не позволялось молиться вместе с хозяевами. Двери дома во время молитвы господ запирались изнутри, и, простираясь ниц перед создателем, благочестивый мистер Карлтон ни на мгновение не забывал о своём неизмеримом превосходстве над другими; поэтому даже домашним слугам не было доступа в покои, где их хозяин беседовал с богом.

Однако, несмотря на всё это, мистер Карлтон, видимо, горячо принимал к сердцу интересы религии и, казалось, готов был пожертвовать ради неё всем своим состоянием.

В местности, где он проживал, священников было совсем мало, и преданность вере довольно часто вынуждала мистера Карлтона самого выступать с проповедями. Чуть ли не каждое воскресенье он выезжал читать проповеди в соседние деревни. В окрестностях Карлтон-холла на расстоянии десяти миль в окружности было три церкви, Это были жалкие, маленькие, полуразрушенные здания, скорее напоминавшие заброшенные сараи, чем храмы божьи. Мистер Карлтон все эти церкви отремонтировал почти исключительно на собственные средства и время от времени выступал со своими проповедями в каждой из них. Но он вовсе не считал, что выступать с благочестивыми наставлениями надо обязательно в церкви. Летом он нередко устраивал молитвенные собрания где-нибудь в роще под сенью деревьев или у прохладного ручейка, а зимой — то у себя в доме, то в доме у кого-нибудь из соседей. Обычно он мог быть уверенным, что слушателей соберётся достаточно. Местность вокруг не была слишком густо населена, и развлечений здесь было мало. Люди рады были любому предлогу — лишь бы собраться вместе, и их не слишком беспокоило, приглашают ли их на проповедь, или на пирушку. Нельзя при этом не признать, что мистер Карлтон был недурной оратор, а сила и темперамент, которые он вкладывал в свои речи, способны были увлечь его многочисленную аудиторию.

Эта аудитория в большинстве своём состояла из рабов. Не желая допускать их к участию в молениях, происходивших в кругу его семьи, мистер Карлтон не возражал против их присутствия на его открытых выступлениях, так как их было немало и они значительно увеличивали число слушателей, придавая этим религиозным собраниям известную eclat [24] . Случалось даже, что в конце проповеди он оказывал рабам честь, произнося несколько слов, обращённых непосредственно к ним, Тон его при этом резко менялся. Обращение «дорогие братья», так часто повторявшееся в начале его проповеди, сразу отбрасывалась. В голосе слышалось снисходительное пренебрежение, и он сухо и коротко уведомлял тех из своих слушателей, которых «господь создал на то, чтобы быть слугами», что вечное спасение они могут обрести, только проявляя покорность, трудолюбие и терпение. Он решительно предостерегал их от лжи и посягательства на чужую собственность — «грехи, которым вы особенно подвержены». И далее он многословно распространялся на тему о безумии и греховности помыслов тех из них, кто недоволен своим положением.

24

Пышность (франц.).

Все эти поучения шумно одобрялись присутствующими хозяевами, которые считали их основанными на священном писании и как раз подходящими для того, чтобы наставлять слуг на путь истинный. Слуги внимали ему, и лица их изображали покорность, которая, однако, была деланной. И если принять во внимание, каким истинам поучал Карлтон, то не приходится удивляться, что большинство из обращённых в его веру рабов были лицемерами и ханжами, которым религия служит лишь прикрытием для их плутовских проделок. Один из соседей мистера Карлтона был поистине прав, говоря, что у большей части рабов в этой стране нет никакой религии и что те, которые называют себя верующими, ещё хуже всех остальных. Да и может ли быть иначе, когда рабам под видом высокой религии преподносят тиранию в квадрате, проповедь уничижения? Тирания эта не довольствуется отдельными человеческими жизнями и требует, чтобы в жертву ей постоянно приносилась половина всего общества.