Белый вепрь
Шрифт:
Глава 17
Герцог Глостер въехал в Лондон со своим кузеном герцогом Бэкингемом и племянником-королем под звон колоколов и гром оваций. Грей, Воэн и Риверс были отправлены на север, в Йоркшир, где им предстояло ждать решения совета. Единственным напоминанием об инциденте в Стоуни-Стратфорде были горы оружия Вудвилов, которое везли во главе процессии. Все могли убедиться в намерениях королевы и ее ближайшего окружения, увиденное вызвало у горожан бурю негодования. Ричард поместил племянника во дворец лондонского епископа — временную резиденцию юного короля. Один за другим сюда стекалась знать, чтобы засвидетельствовать почтение новому повелителю. Через несколько дней состоялась официальная церемония: лорд-протектор, собрав городские власти, лордов и высших служителей Церкви, привел их к присяге. Была назначена дата коронации — должно пройти шесть недель. Те, кто спешно собирал в своих поместьях вооруженных
В середине мая Фрэнсис написал Филиппу, что даже флот, который сэр Эдуард Вудвил привел в боевую готовность, чтобы перенести войну своей сестры с лордом-протектором на море, оказался ложной надеждой. Попытки сэра Эдуарда собрать суда в единый кулак полностью провалились — сначала вооруженные отряды, которые он послал на самые надежные суда, принадлежавшие генуэзским купцам, как следует напоили, а затем взбунтовавшиеся хозяева взяли их в плен и, подняв якоря, двинулись на Лондон. К ним присоединились два Эдуардовых судна, команде которых — что офицерам, что матросам — Ричард обещал помилование. Сам же сэр Эдуард, сопровождаемый несколькими верными ему людьми, нагруженный сокровищами из Тауэра, которыми Дорсет предусмотрительно снабдил его, поспешно отплыл во Францию. Для Елизаветы Вудвил, тоскливо коротавшей дни вместе с дочерьми и младенцем — герцогом Йоркским — в Вестминстерском аббатстве, это означало конец всех надежд. Лорды и простые люди, служители Церкви и члены королевского совета недвусмысленно заявили о своей приверженности герцогу Глостеру, который появлялся на улицах Лондона не иначе как в сопровождении восторженной толпы, скандировавшей его имя. Об этом донесли Елизавете, проливавшей в одиночестве злые слезы.
Филипп находился в Кале. Его отправили туда с излишней, с его точки зрения, помпой. Филипп пытался понять суть взаимных претензий английского посланника лорда Динэма, с одной стороны, и эмиссара французского короля мсье Де Крэвкура — с другой. Бесчинства, творимые французскими пиратами в водах Ла-Манша, начали всерьез беспокоить короля Людовика, не говоря уж об англичанах — лорд Динэм был просто вне себя от ярости, — и от Филиппа Ловела потребовался весь его природный такт, чтобы свести за столом переговоров непримиримых оппонентов. Фрэнсису он писал, что коли герцогу Глостеру хочется, чтоб его верный слуга поседел у него на службе, то лучшего места ему не придумать.
Прочитав эти строки, Фрэнсис ухмыльнулся было — лорда Динэма он хорошо знал, — но тут же согнал с лица улыбку и, насупившись, отложил письмо. Не похоже, чтобы Филиппу удалось быстро уладить это дело в Кале, а Фрэнсис-то надеялся вскоре увидеть кузена в Англии. Фрэнсису стало не по себе, шестое чувство подсказывало ему, что не так-то все просто.
Все говорили, что никогда еще передача власти не проходила так просто и безболезненно. Быстрое падение Вудвилов, за которым последовало поспешное бегство Дорсета сначала под сень материнского укрытия, затем и вовсе в никуда, — на поверку оказалось не таким уж удивительным. Куда занятнее было то, с какой готовностью объединились вокруг герцога Глостера и его сторонников ближайшие советники покойного короля. Но так или иначе все ежедневно собирались в Вестминстере, на Кросби-Плэйс {141} в Тауэре: Рассел — образованный, популярный в народе линкольнский епископ; Гастингс, который после пережитого никак не мог замолчать и почти не закрывал рта; грубоватый Джон Хауард, сделавшийся верным сторонником Ричарда и откровенно ждавший глостерских милостей; Мортон, церковник и политикан, и, наконец, Стэнли — по исхудавшему, бесстрастному лицу которого трудно было что-нибудь понять. Свое место в совете сохранил и архиепископ Ротерхэм, который после событий в Стоуни-Стратфорде бросился вслед за Елизаветой Вудвил, чтобы предложить ей свою канцлерскую печать. Вскоре он круто изменил свою позицию и вернулся в Лондон. Отделался Ротерхэм довольно легко — получил нагоняй и лишился канцлерской печати, которую тут же передали Расселу. Никаких разногласий это не вызвало. Настоящие споры развернулись совсем по другому поводу — когда речь зашла о судьбе Риверса и его союзников. Выяснилось, что Дорсет, племянник Риверса, собирался поднять армию против Ричарда. Это побудило его самым решительным образом потребовать, чтобы все трое — Елизавета, Дорсет и Риверс — были преданы суду по обвинению в государственной измене. Члены совета согласились было с этим решением, но Рассел своим скрипучим голосом заговорил о том, что в то время Глостер еще не вступил в должность протектора, так что о заговоре речи быть не может. Поэтому, заключил он, не стоит поднимать руку на Дорсета, его мать и Риверса. Лорды — временные члены совета согласились с Расселом, однако решили, что все трое должны оставаться под стражей. После короткой внутренней борьбы Ричард дал добро. Среди его сторонников поднялся ропот, герцог
141
Кросби-Плэйс — площадь в Лондоне, около Тауэра.
Давно с Гастингсом так не обращались — даже Дорсет при покойном короле не позволял себе такого, — и Фрэнсис, собравшийся было поддержать в споре Бэкингема, поймал взгляд камергера и прикусил язык. В разговор вмешался Ричард. Он спокойно заметил, что лорд-канцлер прав; и если в этих словах прозвучал упрек в чей-либо адрес, ни Бэкингем, ни Гастингс его не почувствовали. Ротерхэм, сидевший все это время с открытым ртом, опомнился и быстренько сжал губы. Стэнли сохранял спокойствие, а Мортон, встретив яростный взгляд камергера, пожал плечами, улыбнулся и беспомощно всплеснул руками.
Через некоторое время Фрэнсис, которому было поручено сопровождать герцогиню Глостер в Лондон, отправился в Тауэр доложить Ричарду об отъезде и взять у него письмо для жены.
Пересекая зеленую лужайку, Фрэнсис увидел юного короля: недавно его перевели из дворца епископа в более подходящие для него королевские покои Тауэра. Мальчик в одиночестве стрелял из лука. Неподалеку играла группа сверстников Эдуарда, но наивно было полагать, что сын Елизаветы Вудвил снизойдет до компании отпрыска коменданта Тауэра и его друзей. Рядом с Эдуардом был лишь Гастингс — добродушно посмеиваясь, он вел счет удачным выстрелам. Казалось, эти двое были целиком поглощены своими делами, и Фрэнсис, не останавливаясь, вошел в замок.
Ричард был наверху, в комнате, окнами выходившей на лужайку. Он наблюдал за племянником. Как и обычно в последнее время, рядом с ним находился Бэкингем. Он что-то негромко говорил Глостеру и, услышав, как заскрипела дверь, тут же умолк. Фрэнсис уловил и взгляд Бэкингема, устремленный на юного короля, и последние слова Ричарда:
— Оставьте, Гарри, у вас нет никаких доказательств, совершенно никаких.
— Увидите, доказательства я добуду, — раздраженно заметил Бэкингем. Он недовольно обернулся и удостоил родича высокомерным кивком. Сменив недавно графа Риверса на посту властителя Уэльса, он был теперь преисполнен чувства собственного достоинства. Назначение, безусловно, было заслуженным, но очень многие считали, что Гарри Стаффорд, лорд Бэкингем, слишком уж в последнее время заносится; даже верный ему Хауард говорил, что кое-кто чрезмерно надувается. Надежно спрятав письмо Ричарда, Фрэнсис поспешно вышел из комнаты.
В спутники Ловелу назначили сэра Джеймса Тайрела, главу оруженосцев Ричарда. Особой радости это Фрэнсису не доставило. Как и у других придворных Ричарда, Тайрел никакой симпатии у Фрэнсиса не вызывал. Это был дородный, смуглый, угрюмый мужчина, к чьему неизменному спокойствию и абсолютному равнодушию Фрэнсис, даже после долгого знакомства, никак не мог привыкнуть. Тайрел был лишен даже малейших признаков добросердечия, да и умом не блистал. Дело с ним иметь было нелегко, Фрэнсис помнил с детства, что сверстники всегда побаивались Тайрела. Фрэнсис предпринял попытку завязать разговор и начал с городских слухов о госпоже Шор, чьей благосклонностью вскоре после смерти короля начал пользоваться Дорсет. Однако теперь, продолжал Фрэнсис, госпожа Шор живет в лондонском доме Гастингса… Фрэнсис, казалось, рассказывал все это самому себе, со стороны Тайрела он не услышал ни слова, хотя что-то напоминавшее улыбку мелькнуло на его лице. Фрэнсис умолк. Через некоторое время он заметил, что они движутся к цели гораздо быстрее, чем обычно, — и все это благодаря организаторскому дару Тайрела. Подобно многим угрюмцам, он не упускал из виду мелочей.
Анна приняла посланца мужа в своих покоях, она ухаживала за больным сыном, юным Эдуардом. Небольшой приступ лихорадки, пояснила Анна, но врачи считают, что лучше провести в постели еще несколько дней.
Несколько недель назад здесь появился лорд Ричард Грей в сопровождении стражи и вызвал немалый переполох. Фрэнсис отвечал на многочисленные вопросы герцогини. Она быстро пробежала глазами мужнино письмо, затем прочитала его второй раз — уже более внимательно, сложила и, помолчав немного, сказала:
— А я и не знала, что милорд Бэкингем в Лондоне.
— Это еще слабо сказано, мадам, — с кривой улыбкой произнес Фрэнсис. — Им весь город полон, этим лордом Бэкингемом.
На мгновение глаза ее вспыхнули, но продолжать разговор на эту тему Анна не стала. Эдуард, беспокойно вертевшийся в кровати и не сводивший глаз с залитых солнцем верхушек холмов, поднимавшихся там, вдалеке от замка, внезапно повернулся и спросил:
— А как там мой отец, лорд Ловел?
— Дел у него полно, Ваше Высочество, и ему очень не хватает вас и миледи. Поручений он мне надавал для вас столько, что все и не упомнишь.