Белый верблюд
Шрифт:
В наружную дверь громко постучали, и Алиаббас-киши, конечно, понял, что-то стряслось, что это неспроста, встал, накинул на плечи пиджак, вышел в небольшую прихожую, остановился перед входной дверью.
– Кто там?
– Откройте! Это представители власти.
В голосе слышались такая резкость и властность, что не о чем было говорить, дверь надо было открывать, и Алиаббас-киши, возвращаясь в комнату, сказал:
– Сейчас. Погодите минутку.
Он торопился, чтобы тетя Халима
– Быстро! Сию минуту открывайте! Выломаем дверь!
Алиаббас-киши говорил тете Халиме:
– Вставай, одевайся! Одевайся!
А тетя Халима, сев на постели, хлопала сонными глазами и не понимала, что случилось. Алиаббас-киши твердил тете Халиме:
– Быстрее, одевайся!
Но тетя Халима не успела одеться, потому что на этот раз в дверь заколотили с такой силой, что слабая задвижка не выдержала, сломалась, дверь распахнулась настежь, и в тот же миг трое мужчин ворвались в комнату.
На одном из этих людей была длинная шинель, двое других были в черных кожаных куртках, и из-за того, что все трое стояли под дождем, с них лилась вода; человек в длинной шинели, четким и решительным шагом подойдя к столу, вывернул до предела фитиль керосиновой лампы, комната осветилась, но лампа начала коптить, и запах копоти тотчас заполнил комнату, точно этот запах копоти и принесли с собой эти трое, точно этот запах копоти и был запахом длинной шинели, кожаных черных курток.
Тетя Халима не могла отвести глаз от коптящей керосиновой лампы: если огонь стал коптить, значит, ночью в дом явится сатана.
Человек в длинной шинели бросил властный взгляд на стоявшего, не шевелясь, посреди комнаты Мамедбагира, потом подошел, встал лицом к Алиаббасу-киши и сказал:
– Значит, запираешь дверь перед лицом государства?
– Почему запираю? Я не запираю... У меня нет никаких секретов от государства...
– А почему не открывал?
– Полночь сейчас, жена, дети дома...
– Значит, о жене-детях заботишься, а представителей власти держишь под дождем?!
Один из тех, в кожаных куртках, сказал:
– Он и дышит, как враг! Человек в длинной шинели сказал:
– Мы немало таких повидали! Неси золото! Алиаббасу-киши показалось, что он не понял человека в длинной шинели:
– Что нести?
– Золото!
– Какое золото?
– Золото, которое ты скопил, грабя бедняков! Алиаббас-киши сказал:
– Я - банщик, а не грабитель!
– Значит, ты не грабил бедняков?
– Не стал бы я сам себя грабить! Я сам и был бедняком, и...
Человек в длинной шинели, вытянув палец, чуть не воткнул его в глаз Алиаббаса-киши.
–
Двое в кожаных куртках начали обыскивать комнату.
Фитиль керосиновой лампы все коптил, и сидевшей в постели, завернувшись в одеяло, тете Халиме все хотелось встать и прикрутить фитиль, но, глядя на того, в длинной шинели, на двух, в кожаных куртках, она не двигалась с места.
Мамедбагир стоял посреди комнаты, не шевелился, и Алиаббас-киши, глядя на побелевшее лицо сына, подумал, что неожиданное вторжение этих людей и то, как они переворачивают все вверх дном, взбесило сына, поэтому он так побледнел; Алиаббас-киши опасался, что Мамедбагир по горячности вдруг что-то выкинет, бросится на этих людей, затеет драку, обругает их и уж тогда от них не спасешься, пропадет ребенок.
Правда, Алиаббас-киши думал об этом, но в то же время в лице, в позе Мамедбагира видел что-то такое, что не поддавалось его пониманию.
В комнате, в кухне, в коридоре не осталось угла, не осталось вершка, которые бы ни обыскали те двое, и, пока эти люди не находили в шкафу ничего, кроме одежды, постельного белья, скатерти, в казане - ничего, кроме лука, чеснока, гороха, человек в длинной шинели со все более откровенной злобой поглядывал на Мамедбагира.
Алиаббас-киши видел злобные взгляды человека в длинной шинели и никак не мог истолковать их, не мог понять смысла этих взглядов, но чувствовал в них что-то такое, от чего мурашки пробегали по телу.
Верхняя часть лампового стекла почернела от копоти, и в углах комнаты как бы легла тень.
Ветер швырял пригоршни дождя в окно, но Алиаббас-киши больше не обращал на это внимания, и Мамедбагир тоже не поглядывал на улицу, как прежде.
Один в кожаной куртке на кухне, чуть не до подмышек сунув руку в мешок с мукой (искал в муке золото, и мука набилась ему в нос), стал чихать. Когда он расчихался, тот, что в длинной шинели, еще больше разъярился, бешеные глаза его стали вращаться.
– Где золото?- закричал он, и, странное дело, Алиаббасу-киши показалось, что человек в длинной шинели кричит не на него, не на Алиаббаса-киши, а на Мамедбагира.
Двое в кожаных куртках встали рядом с человеком в длинной шинели, и человек в длинной шинели, в который раз уже внимательно оглядев комнату, уставился на тетю Халиму.
– Осмотрите ее постель!- сказал он. Мамедбагир густо покраснел. Алиаббас-киши сказал:
– Ты что, не азербайджанец?
Человек в длинной шинели сказал: