Белый юг
Шрифт:
— Конечно, я понимаю, что послевоенный бум кончился так же, как и в Англии. Но один мой приятель, с которым я познакомился во время войны, сказал, что, если я приеду, он всегда сможет найти мне работу.
— Ах, приятель, с которым вы познакомились на войне! — Бономи пожал плечами. — Ну что ж, желаю удачи. Надеюсь, у него для вас есть очень хорошая работа…
Вошел Тим Бартлет и объявил, что пора отправляться. Мы допили коньяк и пошли к самолету. Но когда самолет взмыл в голубые небеса Италии, Южная Африка вдруг показалась мне уже не
Над Средиземным морем мы попали в болтанку. Вскоре вдали показалась Африка. Пустыня выглядела холодной и унылой. Обозначенный строгими квадратами пирамид Гиза, на нас надвигался Каир. Тим объявил нам, что здесь мы сделаем шестичасовую остановку. В десять полетим дальше.
Аэропорт продувало ледяным ветром с пылью. Я стоял в раздумье, не зная, как распорядиться своим временем. Наконец решил пойти поискать какое-нибудь местечко, где можно было бы выпить.
— Мистер Крейг, — раздался голос за моей спиной.
Я обернулся. Это была Джуди, бледная и озябшая.
— Вы бы не могли… вы бы не отказались съездить со мной в Каир — ну, выпить что-нибудь или так, вообще? — Ее серые глаза были широко открыты и губы слегка дрожали.
— Не отказался бы… — Я взял ее под руку. Мы подозвали такси, и я велел отвезти нас в город.
Мы молчали, пока автомобиль с грохотом выезжал из ворот аэропорта. Вдруг она прошептала:
— Извините.
— За что? — спросил я.
— Да вот, навязываюсь вам. Я… я не думаю, что вам со мной будет весело.
— Не беспокойтесь. Отдыхайте, и все.
— Постараюсь. — Она закрыла глаза.
В ресторане мы сели за угловой столик.
— Что будете пить? — спросил я.
— Виски.
Я заказал две порции двойного. Мы попытались говорить о пустяках. Не получилось. Когда принесли виски, она молча выпила.
— Может быть, станет легче, если вы мне обо всем расскажете? — предложил я.
— Возможно.
— Это всегда помогает, — добавил я. — И к тому же вряд ли мы встретимся снова.
Она не отвечала. Будто и не слышала. Она неподвижно смотрела на шумную компанию за соседним столиком.
Мне хотелось что-нибудь сделать, чтобы успокоить ее. Но ничего не приходило в голову. Я закурил сигарету и ждал.
Наконец она решилась.
— Всю прошлую ночь я думала о своем отце и об Эрике — что у них там, в Антарктике?..
— Эрик ваш муж?
— Да, муж… Эрик Бланд.
— А ваш отец…
— Он управляющий базой и начальник экспедиции. — Ее пальцы с силой сжимали стакан. — Если бы там не было этого Эрика! — прошептала она. И продолжала с неожиданной яростью: — Если бы его убили на войне! — Она печально посмотрела на меня. — Но ведь убивают всегда не тех, кого следует, ведь правда?
«Уж не любит ли она кого-нибудь другого?» — подумал я.
Джуди
— Мне страшно, — продолжала она. — Эрик с помощью своей матери — она норвежка — набрал по своему выбору много людей из Саннефьорда и убедил полковника Бланда, чтобы тот разрешил ему поехать на промысел помощником управляющего базой. Не прошло и двух недель после их отплытия из Кейптауна, как он прислал телеграмму, будто мой отец настраивает против него людей из Тёнсберга. Были и еще телеграммы, и вот наконец пришла такая: «Нордаль открыто заявляет, что скоро завладеет всей компанией». Отец никогда бы такого не сказал, особенно перед людьми. Все это рассчитано на то, чтобы поссорить их с полковником Бландом.
— Нордаль ваш отец? — спросил я.
— Да. Он замечательный! — Глаза ее впервые оживились с тех пор, как я ее увидел. — Девятнадцать раз он был в Антарктике. Он так же крепок и… — Она сдержалась и сказала более спокойно: — Понимаете, у Бланда только что был приступ. Сердце. Он знает, что долго не протянет. Вот почему он согласился на то, чтобы Эрик поехал туда. Бланд прекрасно осознает, что у его сына нет достаточного опыта. Но Бланду хочется, чтобы Эрик заменил его в делах компании. Это понятно. Любой отец хотел бы того же. Но он не знает своего сына. Не знает, что тот собой представляет.
— А ваш отец знает? — предположил я.
— Да.
Я взглянул на нее.
— Почему же вы вышли замуж за Эрика Бланда?
— Почему девушка выходит замуж за того или иного человека? — медленно отвечала она. — Это было в 1938 году. Эрик был очень привлекательный: высокий, белокурый и очень живой. Он отличный лыжник, прекрасно танцует и держит красивую маленькую яхту. Все считали, что мне очень повезло.
— А он оказался фальшивкой?
— Да.
— Когда же вы это обнаружили?
— Во время войны. Ведь взрослыми мы стали во время войны. Прежде я только и думала как бы получше провести время… Я училась в Лондоне и в Париже… Но жила ради вечеринок, лыж и прогулок на яхте. Потом к нам в Норвегию пришли немцы. — Ее заблестевшие было глаза снова угасли. — Из Осло тогда исчезли все ребята, которых я знала. Они ушли на север, чтобы принять участие в борьбе: одни — через Северное море на воссоединение с норвежскими силами, другие — в горы, в ряды Сопротивления. — Тут она остановилась. Ее губы были плотно сжаты.
— Но Эрик не ушел… — докончил я за нее.
— Да. — В ее голосе неожиданно вспыхнула ярость. — Ему, видите ли, нравились немцы. Ему нравился нацистский образ жизни. В нем он находил удовлетворение какой-то — трудно сказать словами — жажде самовыражения, что ли. Вы понимаете?
Я подумал о матери, так энергично помогавшей Эрику в подборе экипажа, об отце, который определял его жизнь, не оставляя ему ничего, за что приходилось бы самому бороться. Мне все было понятно.
— Но почему его не интернировали? — спросил я. — Он ведь англичанин?