Бен-Гур

Уоллес Льюис

Когорты, присланные на смену гарнизона, вступили в город ночью. С наступлением утра население окрестных высот увидело на стене старой крепости военные знамена с изображениями императора, орлов и шаров. Взволнованная этим зрелищем толпа двинулась в Кесарию, резиденцию Пилата, и умоляла его снять ненавистные изображения. Пять дней и ночей недовольные обивали пороги его дворца, наконец он разрешил им собраться для переговоров с ним в цирке, а когда они собрались, окружил их солдатами. Но бунтовщики вместо сопротивления сказали, что предают свои жизни в его руки, и этим победили. Знамена были возвращены в Kecapию. Более благоразумный Грат в течение своего одиннадцатилетнего правления не вызывал подобных взрывов ненависти.

Даже худший из людей иной раз изменяет

своей злобе, совершая добрые дела. Так было и с Пилатом. Он предписал ревизию всех тюрем в Иудее и потребовал список имен всех заключенных с обозначением совершенных ими преступлений. Хотя побуждением к этому, без сомнения, была столь обычная у вновь назначенных чиновников боязнь принятой на себя ответственности, но народ, помышляя о благих последствиях этой меры, поверил в его добрые намерения и на некоторое время почувствовал себя удовлетворенным. Ревизия обнаружила поразительные вещи: сотни лиц были освобождены за недостатком улик, многие другие, давно считавшиеся умершими, вышли на свет Божий. Еще удивительнее было открытие темниц, не только неизвестных в то время народу, но действительно забытых самим тюремным начальством.

Крепость Антония, которая, напомним читателю, занимала две трети священной вершины Mopиa, ранее была замком, построенным македонянами. Замок был обращен в крепость для защиты храма. Крепость эту уже в то время считали неприступной, но Ирод еще сильнее укрепил ее стены и расширил их, построив огромное здание, заключавшее в себе все необходимое для крепости: службы, бараки, оружейные магазины, цистерны и, наконец, что не менее важно, тюрьмы. В таком состоянии крепость перешла к римлянам, которые, приняв во внимание ее прочность и другие преимущества, воспользовались ею для своих целей, на что они вообще были мастера. Во все время управления Грата она была цитаделью, снабженной гарнизоном и подземной тюрьмой, страшной для бунтовщиков. Горе, когда когорты для подавления беспорядков стреляли из ее ворот. Горе также иудею, входившему в эти ворота в качестве арестанта!

Приказ нового прокуратора относительно отчета о содержащихся под стражей был получен в цитадели Антония и быстро исполнен: не прошло и двух дней, как последний из несчастных был учтен. Список готовых к отправке лежал на столе комендантской канцелярии. Через пять минут он уже должен был находиться на пути к Пилату, пребывавшему тогда во дворце на горе Сион.

Помещение канцелярии было обширно и холодно: характер его обстановки соответствовал достоинству начальника, занимающего столь важный во всех отношениях пост. Заглянув туда около семи часов пополудни, можно было заметить, что комендант утомлен и выражает нетерпение – с отправкой отчета он выйдет на кровлю насладиться воздухом. Его подчиненные разделяли это нетерпение.

Во время ожидания в проходе, прилегающем к соседнему помещению, показался человек, звенящий связкой ключей, каждый из которых был не легче молота, и сразу привлек внимание начальника.

– А, Гезий! Войди, – сказал комендант.

Когда новоприбывший приблизился к столу, за которым в мягком кресле сидел начальник, все присутствующие, заметив несколько встревоженное выражение его лица, замолкли в ожидании того, что он скажет.

– О трибун, – начал он, низко кланяясь, – я боюсь сообщить то известие, с которым пришел.

– Новая ошибка, Гезий?

– Я бы так не боялся, если бы был уверен, что это только ошибка.

– Так преступление или, еще хуже, нарушение долга службы? Ты, может, смеешься над кесарем, или, клянусь богами и жизнью, если нанесено оскорбление императорским орлам, то ты знаешь, Гезий... Ну, продолжай!

– Уже около восьми лет, как Валерий Грат назначил меня на должность тюремного смотрителя, – сказал задумчиво тюремщик. – Мне до сих пор памятно то утро, когда я приступил к исполнению своих обязанностей. Накануне был бунт и побоище на улицах. Говорят, что дело дошло до покушения на жизнь Грата, который был сброшен с лошади черепицей, пущенной с кровли. Я видел его сидящим с повязкой на голове на том месте, где теперь сидишь ты. Он объявил мне о моем назначении

и дал эти ключи, номера которых соответствуют номерам камер, назвав их знаками моей должности, неразлучными со мной. На столе лежал свиток, который он развернул, подозвав меня. "Вот планы камер", – сказал он. Их было три. "Вот это, – сказал он, – расположение верхнего яруса, это – второго, а этот план – нижнего. Вверяю их тебе". Я взял у него свиток, а он продолжал: "Вот тебе и ключи, и планы, иди немедленно и сам ознакомься с устройством помещений. Зайди в каждую камеру и осмотри, в каком она состоянии. Если что-либо необходимо для безопасности арестантов, можешь распорядиться по своему усмотрению, ибо после меня ты единственный начальник". Я поклонился и хотел удалиться, но он остановил меня. "Ах, я забыл кое-что, – сказал он. – Покажи мне план третьего яруса". Развернув его на столе, он сказал, указывая пальцем на камеру No V: "Посмотри на эту камеру, Гезий. Тут содержатся три человека отчаянного характера. Они каким-то образом узнали государственную тайну и наказаны за любопытство, которое, – он строго посмотрел на меня, – при некоторых условиях хуже преступления. Они слепы, лишены языков и заключены пожизненно. Им не дается ничего, кроме пищи и питья, которые передаются сквозь отверстие в стене, снабженное задвижкой. Слышишь, Гезий?" Я ему ответил. "Хорошо, – продолжал он, – не забудь еще одного, – он посмотрел на меня проницательно, – дверь этой камеры No V никогда, ни под каким предлогом не должна отворяться, и никто не должен ни входить, ни выходить из нее, даже ты сам". – "А если они умрут?" – спросил я. "Тогда камера должна быть их могилой. Они туда посажены, чтобы умереть и быть забытыми. Камера прокаженная. Понял?" Затем он меня отпустил.

Гезий замолчал и, вынув из складок своей туники три пергамента, пожелтевших более от времени, чем от употребления, развернул один из них и разложил перед трибуном, сказав только:

– Это тот самый план, что я получил от Грата. Посмотри, вот камера No V.

– Вижу, – сказал трибун, – продолжай. Он сказал, что камера прокаженная...

– Я желал бы предложить тебе один вопрос, – скромно заметил смотритель.

– Спрашивай, – торопливо ответил трибун.

– Имел ли я право поверить точности плана?

– Как же иначе?..

– Хорошо. Но он не верен.

Начальник удивленно посмотрел на пергамент.

– Да, он неверен, – повторил смотритель, – на нем показано пять камер, а их шесть.

И Гезий начертил внизу одного из листов точный план яруса.

– Я понял, – сказал трибун, посмотрев на рисунок и считая разговор оконченным. – Я велю исправить план, а лучше сделать новый и дам его тебе. Приходи за ним поутру.

Говоря это, он встал.

– Но выслушай меня до конца, трибун!

– До завтра, Гезий, до завтра!

– То, что я должен сказать, не может ждать.

Трибун опустился в кресло.

– Я потороплюсь, – скромно сказал смотритель, – только позволь предложить тебе еще один вопрос. Имел ли я право не поверить Грату в том, что он сказал мне о заключенных камеры No V?

– Да, твой долг был поверить, что в камере три арестанта – государственные преступники, слепые и без языков.

– Хорошо, – сказал смотритель, – и это было неверно.

– Неужели? – сказал трибун с пробудившимся интересом.

– Слушай и суди сам, трибун. Как я уже сказал, я обошел все камеры. Я выполнил приказание не отпирать двери камеры No V. В течение всех восьми лет пища и питье для троих человек передавались через отверстие в стене. Вчера я подошел к двери, чтобы взглянуть на несчастных, которые, против всякого ожидания, так долго жили. Замок не поддался ключу. Мы немного надавили, и дверь упала, сорвавшись с петель. Войдя, я нашел только одного человека, старого, слепого, лишенного языка и голого. Его кожа была как этот пергамент. Он протянул руки: ногти на пальцах закручивались, как птичьи когти. Я спросил его, где его сотоварищи. Он отрицательно покачал головой. Мы осмотрели камеру. Пол был сух, стены тоже. Если бы здесь было трое заключенных и двое из них умерли, то сохранились бы по крайней мере их кости.