Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шрифт:
— Это я все знаю, Александр Христофорович. Ты суть его действий определи. Ты располагаешь точными сведениями — я в том уверен.
Бенкендорф молчал. Он понимал, что от его слов зависит судьба многих людей, в том числе и цесаревича Константина.
— Говори смело. Я давно недоволен Дибичем, хотя он талантливый полководец. Я знаю — ты его всегда поддерживал. Говори как есть.
— В конце сражения барон сидел у штабной палатки на барабане и принимал донесения. Отдавал приказания — ординарцы и адъютанты летели во все концы. Становилось ясно, что поляки при последнем издыхании. Радзивилл бежал одним из первых. К Дибичу подскакал цесаревич Константин и крикнул: «Фельдмаршал! Поздравляю с победой!» Дибич сделал вид, будто не
— Это понятно и похоже на правду. Он слишком любит жену, чтобы убивать ее соплеменников. Она даже с Лелевелем общалась и подала ему руку. Поверила, что он в ночь мятежа находился при умирающем отце. А сколько было грабежей и убийств! Нет, не будет им oubli total. Пусть не надеются на cl'emens du roi [71] !
— Государь, каждая война завершается миром. Так делается история.
— Я не желаю слышать о мире. Это был бы несчастливый мир.
71
Полное забвение; милосердие царя ( фр.).
— Цесаревич потребовал от Дибича прекращения атаки. Он крикнул опять: «Фельдмаршал! Поляков режут, как баранов! Фельдмаршал! Милосердия!» Дибич не реагировал на призывы. Тогда цесаревич напомнил, что он старший брат императора. И Дибич вскочил, приложил руку к шляпе со словами: «Что угодно приказать вашему высочеству?» Возможно, что он подумал, нет ли у цесаревича от вас каких-то специальных полномочий или договоренностей?
— Начальствовал над войсками Дибич, и он ответствен за все происходящее на поле брани.
— Он и скомандовал: «Отбой на всех пунктах!» Позднее объяснил штабу, что им руководило не милосердие, а военные соображения и наличие сильной артиллерии у поляков, что не соответствовало действительности.
Ночью Бенкендорф долго думал о разговоре с государем, о донесениях из Польши и том, как личные судьбы переплетаются с историей страны. Вид города, где цесаревич жил в течение пятнадцати лет, где образовались его связи и устроился счастливый брак, где укрепились привычки — вид этого города в минуту грозящего бедствия наверняка тронул сердце цесаревича и внушил мысль о спасении Варшавы. А как же отечество? Что станется с Россией и армией? Какие жертвы она теперь должна будет принести, чтобы подавить возмущение варшавских юношей? И как бы он поступил на месте цесаревича?
Слава Богу, перед ним не стояло подобной дилеммы — он женился на русской. Покойный император Александр много потерял в глазах собственных подданных, оказывая благодеяния княгине Четвертинской льготами Польше, хотя княгиня никогда не обращалась ни с какими просьбами. Мишель Воронцов после свадьбы с Елизаветой Ксаверьевной дал слово не подпускать ни одного поляка к управлению Новороссией. И не подпустил!
Несговорчивый
Вообще мнение салонов Петербурга и Москвы не расходилось с устремлениями армии и желаниями толпы. Редкие голоса критиковали правительство. Главный русский европеец Тургенев, сидя в Париже, призывал соотечественников одуматься и не налагать рук на братский славянский народ. Его брат Александр Тургенев и князь Петр Вяземский чуть ли не в драку вступали с Пушкиным и Жуковским, которые жаждали разрешения старинного спора взятием Варшавы. Все взоры устремлялись к польской столице. После ошибки, допущенной Дибичем, император послал вызов в Тифлис генерал-адъютанту графу Паскевичу-Эриванскому. Между тем Дибич не собирался сдаваться и уступать кому-либо пост, хотя терпел неудачу. Генералы Ян Скржинецкий и Прондзинский одержали верх в нескольких стычках. Скржинецкий — единственный из польских военачальников разумно действовал при Грохове,
Восстание вскоре перекинулось в Литву. Местное дворянство и предводитель граф Цезарь Пляттер, долго не раздумывая и не заботясь о последствиях, поднялись против России. Инсургенты попытались вторгнуться в Подолию, Волынь и Украину. В Киеве зашевелились приверженцы другого бывшего предводителя дворянства, графа Олизара, замешанного в событиях 1825 года.
— Что поделывает наш друг Олизар? — спросил император после известия о сражении при Грохове. — Не считаешь ли, что его нужно удалить из Киева? В прошлом году он нас принимал ласково. Я не заметил ни тени озлобления. Видно, каземат в Петропавловке пришелся не по вкусу.
Графа Олизара арестовывали дважды. Второй раз, когда нашли потерянные им масонские бумаги. То были дипломы лож «Совершенная тайна» и «Увенчанная добродетель».
— Самый высокий по рангу чиновник из взятых по делу моих друзей четырнадцатого декабря. Шутка ли! Губернский маршал дворянства. Куда предполагаешь его деть?
— Только не в Москву, — ответил Бенкендорф. — Довольно там Мицкевич ораторствовал по салонам. Олизар русских ненавидит. Вообще, польские поэты и историки — главные виновники раскола. Отправим в Курск. Однако пусть живет вольно. Велю фон Фоку установить секретный надзор.
Вечером Бенкендорф распорядился дежурному офицеру полковнику Дубельту:
— Сгоняй Вельша в Киев за Олизаром. И в Курск до особого распоряжения немедля. Но не арестантом. Ведь он твой, кажется, приятель?
Дубельт рассмеялся:
— В Курске еще никто не писал польских стихов.
Вместе о Олизаром взяли еще нескольких поляков.
Дубельт давно с ним в приятелях, поскольку был близок к семейству Раевских, служа некогда адъютантом у генерала Николая Николаевича. Роман Марии Раевской с Олизаром протекал на глазах. Однако поляк получил отказ. Раевские не желали, чтобы Мария переходила в католичество. Серж Волконский оказался счастливым соперником.
— Ну-ка, Леонтий Васильевич, возьми «Алфавит». Что там Боровков про него нарыл? Насчет масонства главное. Сейчас в Варшаве масоны одержали верх.
Дубельт принес «Алфавит», который держали в III отделении под хитрым замком в специальном железном коробе, открыл на искомую букву и прочел:
— По изысканию Комиссии оказалось, что Олизар не знал о существовании тайных обществ в России и Польше… А Волконский называл его членом Польского общества! Да врет — знал! Намекал мне самому сколько раз. Не хотел государь с поляками да с поэтами ссориться. Вот далее Боровков пишет к месту: «После того в числе бумаг Олизара, найденных на дороге к Киеву…» Хорош заговорщик! Еще бы штаны и кошелек потерял! «…оказались два диплома какого-то тайного общества Алкивиада, без означения времени и места написания оных. В одном Тайное Судилище объявляет, что Олизар…» Не есть ли это Тайное Судилище собранием тех, кто дает приказы о фемеморде? Может, и Курска ему мало?
— Не твое дело, Леонтий Васильевич. Читай дальше! Тебе бы волю — загнал бы в Сибирь меня с фон Фоком. Кстати, где он?
— Поехал к Лерху. На здоровье жалуется. Так… Вот отсюда! «…принят под именем Вашингтона и с достоинством меченосца…» Эк, куда метнул! В Америку! «…в другом поручает ему комиссию для учреждения Египетских гор, то есть на Волыни, Подолии и проч., и дает право назначать старейшин гор и принимать членов. По исследованию о сем в Варшавском комитете открылось, что означенное общество никогда не существовало, а вымышлено графом Малаховским нарочно для Олизара, желавшего узнать все тайны высшего масонства». Врут! Врут! Врут! Не существовало! Все отлично существовало! Я этого Малаховского знаю как облупленного. Самый заядлый из них. Его тоже надобно бы взять и отправить. И не в Курск! А в Нерчинск! Волынь и Подолию надо почистить. Не ровен час, туда полячишки вломятся. То-то сливянки сладенькой на радостях выпьют.