Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Шрифт:
Спешенные казаки в сумерках близко подбирались к воде, с удивлением наблюдая, как ловко действуют саперы. Жилистый народец — хранцуз!Не слабее нашего будет. А там, повыше, на плоской вершине холма, уже поставили палатки, ожидающие Бонапарта. Ночью охрана маршала Даву, командующего первым корпусом, наткнулась в кустарнике на двух казаков. Их одежда не успела обсохнуть. Казаков спеленали сыромятными ремнями и с хохотом потащили к костру. Рыбка сама попалась на удочку, которую никто не закидывал.
— Это, наверное, атаман Platoff! — кричал
— Пусть принц раскошелится и отогреет меня вином, — вторил ему ординарец маршала Жан Пьер. — Я весь промок от прикосновений утопленников!
— Я еще, не видел вблизи ни одного казака, — сказал третий солдат, почти ребенок, по имени Анри. — Я думал, у них бороды по колено.
Остальные французы с любопытством, но молча разглядывали двоих попавшихся к ним в сети. Маршал распорядился:
— Развяжите удальцов.
Он тоже молча взирал на пленных, пока искали переводчика — польского улана Кишинского, состоящего при штабе корпуса. Наконец тот появился, как всякий поляк, с льстивыми извинениями и многословными оправданиями. Взбешенный Даву начал задавать вопросы. Однако неудовольствие Кишинским он не перенес на казаков. Сперва поинтересовался, в каком полку служат пойманные. Даву ожидал, что русские отрапортуют без заминки. Австрийцы, итальянцы и пруссаки отвечали ему сразу. Беспощадная физиономия Даву с тяжелым мясистым подбородком устрашала. Но казаки не открывали рта, упрямо уставившись в огонь, медленно лижущий тьму.
— Объясните им, — резко и громко сказал маршал переводчику, — что, если они не заговорят, я расстреляю их.
Польский улан залопотал на тарабарском наречии, которое ужасно злило Даву. Он никогда не мог понять ни единого славянского слова. В Париже, рассматривая русские карты и русские газеты, он испытывал невольное удовлетворение, когда натыкался на знакомый термин. Ему чудилось, что он проникает в смысл всей фразы, но потом получалось, что он ошибался. Славянский алфавит виделся уродливым и несущим варварскую информацию. Кишинский, вероятно, что-то добавлял от себя ненужное. Даву зло спросил поляка: точно ли он передал угрозу? Чем она короче и энергичнее, тем действенней.
— Не сомневайтесь, мсье, — ответил развязный поляк, — они знают, что жить им осталось недолго.
Даву не моргнув глазом расстрелял бы Кишинского за фамильярность, если бы мог.
— Пусть назовут фамилии.
На этот раз Кишинский, учуяв беду, перевел подчеркнуто кратко. Один из казаков — тот, что постарше, все-таки что-то ответил, правда, сквозь зубы и ощерясь по-звериному.
— У них нет фамилий, — произнес Кишинский без комментариев.
— Этого не может быть! — И подобие улыбки несколько оживило каменную физиономию маршала.
«У русских, однако, все может быть», — подумал он.
— Пусть назовут фамилию командира полка, — распорядился Даву. — И позовите Фажоля.
Теперь побежали за ординарцем Фажолем. Так как в окрестностях холма не было ни девок, ни жратвы, то Фажоль возник из розового тумана довольно быстро. Он два года провел в Петербурге.
— Послушай, приятель, что, у казаков действительно нет фамилий? — спросил маршал. —
Фажоль — любимец Даву. Он разрешил себе улыбнуться.
— Они лгут, принц. У них есть фамилии и даже клички. Ко мне в России приходил в гости один казак Ифан Ифанович Ифанов, и мы вместе отправлялись в бордель. В Петербурге прекрасные бордели, ребята, очень славно устроенные. И полно французских шлюх.
— Ты врешь, Фажоль, — бросил ему из темноты Дежанен. — Откуда в Петербурге француженки?
— Ты ведь так и не научился болтать по-татарски, — подхватил Жан Пьер. — Они там наверняка сплошь татарки.
— В Петербурге все понимают по-французски. Это вам не какой-нибудь Лондон. Там на Пиккадили ни одной французской вывески.
Фажоль два года провел и в Лондоне, нанявшись лакеем к известному парижскому игроку Бельяру.
— В борделях можно найти даже французские романы. Не верите?
Хохот был ему ответом. В продолжение всей этой глуповатой перепалки казаки, будто ничто их не касалось, безмолвно смотрели в костер, подернутый уже серым чешуйчатым пеплом.
— Ну, достаточно, — сказал мрачно маршал. — Уведите их и расстреляйте. Шпион опаснее пушки.
— Ты готов, Дежанен? — крикнул Фажоль.
— Я готов, — сказал Дежанен и сделал два шага вперед.
— Возьми еще двоих.
Над Неманом занимался влажный тускловатый рассвет. Солнце выкатывалось из-за спины маршала, обнажая пророческую картину. Казалось, перед взором открылось поле после кровавой битвы. У подножия холмов лежали и сидели тысячи солдат. Лошади валялись на земле или стояли, опустив морды и пощипывая траву. Сонные бессильные позы так напоминают смерть!
Маршал замер перед поражающим воображение зловещим зрелищем. Раздался отрывистый залп, и мимо Даву пробежали двое гренадеров с ружьями наперевес. Первый — рослый и грубый Дежанен, подогнал отстающего Анри:
— Нечего хныкать, приятель! Это казаки. У них нет имен, как у нас, и они шпионы. Ты слышал объяснения маршала: шпион опаснее пушки. Вдобавок пушки не нуждаются в прокорме, как пленные. Да здравствует маршал!
Даву подозвал Дежанена и протянул монету:
— Опрокинь стаканчик за мое здоровье, правофланговый.
— Да здравствует маршал! — завопил Дежанен.
Шар солнца упруго выскочил и повис над горизонтом.
Черневшая вдали полоса леса стала зеленеть. Внезапно волнистые и обмякшие окрестности зашевелились. Откуда-то снизу, из глубины забитого телами пространства, докатилось: «Император! Император! Император!» Несколько колясок, разбрызгивая густую человеческую массу, остановились у подошвы господствующего холма. Из первой утомленно вылез принц Невшательский — маршал Луи Александр Бертье. Даву вскочил на подвернувшуюся лошадь и в сопровождении Фажоля, который схватился за стремя, поехал навстречу, смиряя холодную дрожь в груди, постоянно возникающую в присутствии императора. Наполеон уже стоял на земле, раздвинув ноги в отливающих ртутным блеском сапогах. Он двинулся к Даву, полуобнял его и спросил, все ли в порядке. Даву кивнул. Император похлопал маршала по плечу. Вот кто никогда ему не перечил и понимал с полуслова.