Берег бесконечности
Шрифт:
— Ничего страшного, мистер Гульд. Это было уже давно.
— Да. Конечно. — Он внимательно рассматривал Ким. — Вы так же прекрасны, как она.
— Спасибо, вы очень любезны.
Он помолчал, собрался с мыслями.
— Как я уже сказал, «Осень» находится у меня. Но она не продается.
Солли глянул на Ким.
Он ожидал, что мы будем потрясены.
— Она только выставляется, — продолжал владелец галереи. — Это действительно редкая ценность.
— Мы можем ее посмотреть? — спросила Ким.
— Конечно. — Он не двинулся
— Расскажите мне о Кейне, — попросила она, чтобы вывести его из ступора.
— У нас есть пять его оригиналов, помимо «Осени». И одной из картин, «Глории», тоже моделью служила Эмили.
Он провел их в дверь, ведущую в глубь здания, и включил свет. «Осень» висела в резной раме ручной работы. Вспыхнул дополнительный свет, рассчитанный на придание картине максимального эффекта.
Ким смотрела на нее, на женщину в окне. Полоска инея. Покрытый листьями газон. Планета с кольцами, почти касающаяся верхушек деревьев. Она опускалась к закату. Трудно было сказать, откуда это видно, но это было так. Еще виднелась пара лунных серпов, которых Ким не запомнила на компьютерном изображении.
«Осень» дышала утратой. Деревья согнулись под темным ветром, гигантская планета была написана октябрьскими цветами, и даже ее кольца говорили о кончине.
Эмили была красива и печальна.
— Отлично рисует для пилота, — сказал Солли.
— Один из лучших художников, что были на нашей планете. Мы только сейчас начинаем это понимать, — ответил Гульд.
Глорией называлась самая большая луна Гринуэя. Эмили шла, забывшись, у воды с лунной дорожкой. Плечи у нее были обнажены, одна рука у щеки, глаза задумчиво светятся. Картина была датирована тремя годами до полета.
«Тора» — это был портрет дочери Кейна лет десяти. В «Речном походе» люди на плоту летели по усыпанной камнями белой воде. В «Ночном полете» межзвездный лайнер устремлялся вперед на фоне синего газового гиганта.
Ким спросила о датах. Все были написаны до экспедиции «Охотника».
— Мне это кажется, — спросила она Гульда, — или действительно есть разница настроений между ранними и поздними работами?
— О да, — ответил он, — несомненно, есть. — Он коснулся клавиатуры и включил экран. На нем появилась «Доставка почты» — на картине был изображен грузовой корабль, пересекающий туманность. Он был приземистый, серый, линялый, ходовые огни бросали жутковатые тени на надстройки. Туманность очерчивала силуэт корабля, излучая сумеречный свет. — Это последняя из его известных работ.
— После пика Надежды все как-то стало мрачнее, — сказал Солли.
— О да. Начиная вот с этой вещи. — Гульд вызвал на экран пейзаж. — Он вошел в темный период, из которого фактически уже не выходил. Это «Штормовое предупреждение», 574 год. — Перед глазами зрителей представали скрученные деревья, очертания дальних развалин на фоне летних молний и бурлящих облаков. — Когда его признают, это назовут началом готического периода.
— Вы его знали? — спросила Ким. — Лично знали?
— Я его хорошо знал. Когда он жил в этих местах.
— У
Гульд заглянул в каталог.
— Да, остались еще два. Но они не подписаны.
— Не важно, — сказала Ким, радуясь, что от этого цена будет ниже. — И сколько такой стоит?
— Двести.
— Недешево, — заметил Солли.
— Я беру, — сказала Ким.
— Издание ограничено, — успокоительно сказал Гульд. — Можете быть уверены, что ценность вашего отпечатка не уменьшится.
Он извинился и исчез на узкой лестнице, ведущей вверх.
— Чертовски дорого, — пожаловался Солли.
— Знаю, но нам надо, чтобы он с нами говорил. Что-то надо купить.
Он показал на обнаженную танцовщицу.
— Верно, — согласилась она.
Гульд вернулся с ее отпечатком и показал ей.
— Прекрасно, — сказал он. — Это превосходное вложение, сами увидите. Хотите, чтобы я его вставил в раму?
— Нет, спасибо, я его возьму как есть.
Она задумалась, куда его можно будет повесить, и пожалела, что не взяла чего-нибудь из ранних периодов Кейна. Произнеся над картиной несколько одобрительных звуков, Гульд свернул ее и вложил в футляр.
— А он был подавлен после события на пике Надежды? — невзначай спросил Солли.
Гульд приложил пальцы к вискам, будто даже вспоминать было больно.
— О да. Он уже никогда не был прежним.
— А что изменилось?
— Это трудно объяснить. Он всегда был дружелюбен, открыт, легко шел на разговор. Ну, может быть, это и преувеличение. Но он не был трудным человеком, как часто бывает с талантами. И все это исчезло. Он стал искать уединения. Я в те времена почти каждый вечер ездил в Северин, там жила моя жена. То есть мы еще тогда не были женаты. И я пользовался этим предлогом, чтобы зайти к нему, посмотреть, что он делает. Он тогда не был так известен, как сейчас. Но я знал, всегда знал, что настанет день и он будет великим художником.
Он продавал свои работы через меня. В те времена за них давали немного, совсем не так, как сейчас. Но деньги ему не были нужны. Он просто занимался живописью. Вы меня понимаете?
Она кивнула.
— Я вам не говорил, что я там был, когда это случилось? Когда взорвалась гора? Это было страшно. Деревня находится внизу и была защищена от взрыва, иначе бы мы все погибли. Но по небу летели скалы и деревья. Мы не могли понять, что случилось. Потом налетела пыль. Люди задыхались и погибали… — Глаза Гульда затуманились. — Мы с Сашей делали что могли, но… — Он развел руками. — Ладно, не стоит рассказывать.
Ким и Солли стояли молча и ждали.
— Я тогда собирался заняться его работами. Покупать их самому, потому что их недооценивали, и ждать, пока цены поднимутся. Сейчас они в тридцать, в сорок раз дороже, чем были тогда. И спрос все еще превышает предложение. — Он повернулся к «Осени». — Вот поглядите. Есть кто-нибудь сейчас такого масштаба? Разве что Краббе или Хоскин. Нет, Хоскин, пожалуй, нет. — Он мотнул головой, отвергая мысль о Хоскине.
— Вы, случайно, не знали Кайла Трипли? — спросила Ким.