Берег черного дерева и слоновой кости (сборник)
Шрифт:
— Если с тобой что-нибудь случится в дороге, это будет для меня большим горем: ведь я смотрю на тебя теперь как на своего второго отца.
Крупные слезы показались на глазах стариками медленно поползли по морщинистым щекам.
— Эдмунд! — сказал он, с трудом удерживая рыданья. — Зачем говоришь ты мне все это?.. Ты заставил меня плакать, как малого ребенка… Я сделаю все, что ты захочешь! Если ты прикажешь — я останусь.
С этими словами слуга и господин бросились друг другу в объятия.
— Ну
— Я сделаю так, как скажет Грундвиг, — отвечал гигант. — Но раньше дайте нам посоветоваться.
Поднявшаяся снежная буря заставила герцога отложить свой отъезд до следующего дня, и в распоряжении Грундвига и Гуттора была еще целая ночь. Они решили использовать ее для своих планов.
Узнав, что отъезд отложен, Иорник явился к герцогу и попросил разрешения отлучиться.
— Я хочу, — сказал он, — отправиться к ледникам, которые возвышаются в двух милях от нас и через которые нам придется перебираться, чтобы посмотреть, нельзя ли их обойти. Это бы значительно облегчило нам продвижение вперед.
— Хорошо, Иорник. Ты молодец! — похвалил его Фредерик. — Я чрезвычайно доволен тобой и твоим товарищем и по окончании экспедиции щедро вознагражу обоих.
— Спасибо, господин. Вы очень добры к Иорнику.
— Поезжай и возьми мои легкие сани и моих собак; они гораздо быстрее твоих.
— Да, господин.
— А когда вернешься, не забудь сейчас же доложить мне обо всем.
Спустя несколько минут лучшая упряжка герцога Норландского стояла перед палаткой эскимосов.
Внутри палатки Густапс и Иорник готовились в дорогу.
Иорник был обыкновенный эскимос с кожей темно-коричневого цвета, с широкими ноздрями приплюснутого носа и узкими щелочками глаз.
Товарищ его натирал себе лицо медвежьим салом для предохранения от мороза. Но даже за этим занятием он не снял с головы мехового капюшона, и разглядеть его лицо было трудно. Зато руки без перчаток поражали белизной, так характерной для всех рыжих людей.
— Ну теперь мы можем ехать, — сказал немой.
— Тише, тише! — предостерегающе зашептал Иорник. — Нас могут услышать.
— С каких пор стал ты таким трусом? — продолжал Густапс. — Кому бы пришло в голову подслушивать нас?
— Вы смеетесь, — возразил с упреком эскимос, — а Иорник боится. Тот большой человек, которого зовут Гуттором, постоянно следит за нами. Быть может, он и сейчас проник сюда…
Иорник оглянулся с крайне испуганным видом, вызвавшим улыбку на губах Густапса. В самом деле, палатка была так мала, что Гуттор при своем гигантском росте не только не мог бы в ней спрятаться, но и вообще с трудом поместился бы в ней.
После этого разговора два эскимоса вышли из палатки и сели на сани. Шесть лапландских собак, понукаемые бичом, дружно взяли с места и потянули.
Из снежного сугроба, окружающего палатку, выползла человеческая фигура.
Это был Гуттор.
Два часа тому назад забрался он в свое снежное убежище и, таким образом, был свидетелем разговора, происходившего между Густапсом и Иорником. Прорезав ножом парусину, богатырь разглядел обоих проводников.
Не было сомнения, угроза опять нависла над экспедицией.
«Надо пойти предупредить Грундвига», — подумал он и попробовал подняться на ноги, но ему удалось только сесть. Ноги не слушались его.
Долгое лежание в снегу, на льду, не прошло для него даром. Все тело закоченело, и он с трудом мог владеть только своими руками.
Богатырь чувствовал, что замерзает.
Лагерь был всего в пятнадцати шагах. Он стал звать на помощь, но буря заглушала его крики.
— О, Боже! — стонал несчастный. — Как это ужасно!.. Умереть здесь и не быть в состоянии предупредить герцога.
Он опять попробовал кричать, напрягая всю силу своих легких, но сам почти не различал своего голоса.
Убедившись в бесполезности своих усилий, он опустился на снег и закрыл глаза, чувствуя, что засыпает, и будучи не в состоянии противиться сну.
В это время дверь станции распахнулась и кто-то позвал:
— Гуттор!.. Гуттор!..
Но Гуттор не слышал.
Метель засыпала снегом его бесчувственное тело.
Глава XII
Гуттор воскресает
— Скажите, доктор, он умер? — встревоженно спрашивали Фредерик и Эдмунд.
Доктор Леблон не отвечал. Стоя на коленях перед распростертым на полу телом Гуттора, он внимательно выслушивал его. Старый Грундвиг рыдал, не скрывая своего отчаяния.
Наконец доктор поднял голову.
— Боюсь, что да! — сказал он. — Пульс не слышен, сердце не работает, и стекло, которое я поднес к его губам, даже не запотело. Но есть еще слабая надежда…
— Какая?.. Не мучьте нас, доктор…
— Состояние его очень похоже на смерть, но возможно, что органы еще функционируют, но так слабо, что их деятельность нельзя заметить. Во всяком случае, времени терять нельзя.
— Что же нужно делать? Говорите!..
— Надо растирать все тело снегом, и как можно сильнее, а потом увидим.
Грундвиг и еще несколько норландцев выбежали из помещения и, вернувшись со снегом, принялись с таким усердием растирать богатыря, что через несколько минут от его тела начал подыматься густой пар.
— Это хороший признак, — проговорил доктор, от удовольствия потирая руки.
— Еще немножечко!.. Хорошенько!.. Вот так!.. — приговаривал он и вдруг, скинув сюртук и засучив рукава, стал сам помогать матросам.