Берег мертвых незабудок
Шрифт:
Он не шутил, выглядел все более огорченным. Не такой реакции Идо ожидал, пусть и привык к равнодушию Мастера в отношении похвал.
– Я не понимаю тебя, - признался он.
– Почему несчастна? Она горит делом.
Мастер неожиданно отвел взгляд, стал смотреть на переливающийся рисунок столешницы. Синяя глубина его напоминала о вечернем море, на уголок же падало красное полукруглое пятно вечерней зари. Мастер положил туда ладонь, и свет заиграл в перстне - серебряной печатке, украшенной рисунком странного, довольно невзрачного растения. Это была хрупкая трава с соцветиями-каплями, Мастер звал ее по-древнему briza, но чаще на современном языке - «плач кукушки». И рассказал однажды, что в прошлом
– Она живет храмом нашего графа, - тускло, осторожно, словно очень боясь подобрать неверное слово, заговорил Мастер.
– А ведь… это просто груды камня, Идо, приведенные в подобие порядка. Однажды они рухнут сами или их разрушат люди. Груды камня вообще не бывают вечными. И ими не увековечить любовь.
Идо не сразу нашелся с ответом, не решился даже отвести глаза от кольца. Мастер с его непостижимым видением мира часто делал так - нырял в глубину там, где довольно поверхности. В словах был смысл, но Идо казалось, он опережает события. И определенно зря он пытался вникнуть в то, что мало его касалось. Сафира Эрбиго и граф Энуэллис… кто в светских кругах Ганнаса не знал об этой интрижке? И мало кого, кроме чванливых жрецов, она волновала. Даже верховный король, судя по всему, не переживал, что его дочери изменяет муж. Наверное, на такое он смотрел примерно как предшественники: да пусть кто угодно изменяет кому угодно и с кем угодно, пока не рождаются лишние дети. Насчет такого граф был осторожен, сам понимал: хватит ему Эвина, Вальина и ребенка, которого они должны, обязательно должны в ближайшее время наконец зачать с Ширханой. Раньше, чем в Жу это сделают Шинар с Иуллой. За этой «битвой младенцев», как издевательски звали борьбу за наследство короля многие жители Общего Берега, знать наблюдала уже несколько приливов. Но раз за разом Иулла рожала мертвецов, а Ширхана не беременела вовсе.
– Зато белые фрески прекрасны.
– Идо решил перевести разговор на то, что волновало его куда больше аристократских сплетен.
– И чем бы ни руководствовалась архитектор, ты поработал отлично, они получились гени…
– Пей вино, Идо, - непреклонно, явно не желая слышать этот комплимент, оборвал Мастер и снова поднял голову. Свет заиграл на его почти бесцветных ресницах.
– Посмотрим, - прибавил он после промедления, и очередная тень улыбки, лукавой и словно подначивающей, пробежала по узким губам, - что скажет она о черной капелле. О Короле Кошмаров в иной ипостаси.
– Я… о, я… надеюсь…
Но слова потерялись, а сердце зашлось. Нет, нет, только не об этом! Идо безумно волновался, безумно боялся мгновения, в которое все увидят черные фрески. Ведь сам он сразу же осознает: Мастер затмил его, как всегда. Пора привыкнуть, смириться… а все равно, со встречи в детстве, со дня, как увидел чужих лисиц на своей стене, Идо так и не смог. Безумный гений чужого совершенства раз за разом настигал его, раз за разом пронзал острым горячим ножом. Пронзал до ослепляющего восторга, глубокого горя и темной обиды. Обиды не на Мастера - на себя и богов.
Мастер, как обычно, ничего не заметил, наслаждаясь светом.
– Она и их назовет гениальными, Идо, - произнес он скучающе.
– И если уж помиловать это пустое, выдуманное кем-то явно недалеким и высокомерным слово… - правый уголок его рта опять дрогнул, - она будет права, не сомневаюсь.
– Нет… - вырвалось прежде, чем Идо бы себя остановил. Он не сомневался, что выглядит жалким, несчастным, и даже не стыдился этого, опять разглядывая травяные «слезки» на чужом перстне.
– Нет, Мастер, не сравнивайте, даже не пытайтесь…
– Сравню, - отрезал он, потянулся навстречу, и жесткие пальцы коснулись подбородка Идо, заставили поднять глаза.
– Сравню и буду сравнивать все чаще, ведь подумай сам –
«Лучший на свете. Самый жестокий на свете». Но Идо молчал, заставляя себя не отводить взгляда. Ощущение того, насколько он ничтожен, уже почти душило. Как, как можно настолько верить в него? Мастер ведь верил, впустую он бы такого не сказал.
– Ты лучший мой ученик. И, как мне сейчас кажется, именно тот, - Мастер снова взял кубок, - кто может превзойти меня.
– Голос его звучал без тени страха или ропота.
– Может - и должен. Пусть так и будет как можно скорее. Пусть…
Идо не мог, и в этом был ужас. Не сможет, сколько бы ни старался: это не про кропотливую учебу, не про отточенное мастерство, не про увиденные приливы. Это что-то… о другом. О той самой телеге с лимонами. О пятнистых щенках в пыли. О фигуре разбойника, несущего мимо плененных товарищей свою отрубленную голову. О неверии в незыблемость камня. И новая мысль - о том, какие непосильные, неоправданные надежды на него возлагают, - обдала Идо холодом, несмотря на вечерний зной.
Он натянуто улыбнулся. Поблагодарил и пообещал, что постарается. Попытался глотнуть вина, но из-за дрогнувшей руки облил тунику, выругался, вскочил. Вечно так… уличная неловкость, никуда не денешь! Но Мастер, изящно покачивавший свой кубок в пальцах, вдруг расхохотался, так тепло, будто увидел что-то самое восхитительное в своей жизни. Очередную из бесконечной вереницы восхитительных вещей. Протянул:
– Розовое на голубом… чуде-есное сочетание. Не находишь? Совсем как это небо.
– И он перевел взгляд на город так, будто больше вообще не собирался говорить.
Чувствуя, как сбивается дыхание и в бессилии опускаются руки, Идо упал обратно в кресло. Красный свет заката опалил щеки предательским жаром.
– Прости.
Новый пристальный взгляд Мастера тут же нашел его, нашел - и неожиданно успокоил вспыхнувший паникой, опечаленный разум. «Я все знаю, - словно говорили эти глаза.
– Все, но мне это неважно. Почему важно тебе?»
– Пей, - сказал Мастер вслух, тихо и задумчиво.
– Пей и смотри на эту красоту. Мир очень хрупок, Идо. Любуйся им, пока он цел, ведь потом будет очень больно оборачиваться.
Кубки стукнули друг о друга. И на какое-то время Идо забыл о своих фресках.
Медузы лежали бесконечным ковром - рыхлым, бугристым, склизким. Вальин старался не наступать на них и отводил глаза всякий раз, как среди студенистых щупалец мелькали серебристые рыбки и красные морские звезды. Одно за другим он терпеливо поднимал мертвых существ и бросал в плотный вощеный мешок. Эта методичная работа даже не утомляла, зловоние не успело стать нестерпимым - только тканевая маска влажно покалывала нос. И очень, очень хотелось наконец вновь вдохнуть поглубже.
– Почему я должен делать это?
– в который раз вопросил Эвин, плетясь со своим мешком сзади.
– Почему, проклятье?!
– Потому что это твоя земля.
– Отец ответил ровно, но Вальин, всегда хорошо чувствовавший его настроения, догадывался: буря близко.
– Тебе править ею, Эвин. А править - это не только сидеть во дворце на заднице и раздавать приказы. Так что давай-ка порасторопнее. Если станет жарче, мы тут задохнемся.
Вальин подобрал очередную большую медузу, оторвал взгляд от гальки и решился посмотреть на отца. Тот шел немного впереди, тоже с мешком, и, несмотря на зной, еще в высоких, до середины бедра сапогах. Это чтобы иногда заходить в воду и вылавливать трупы оттуда. Береговая стража, несколько десятков человек, сновавших впереди и сзади, тоже это делала. А вот Эвина с Вальином отец попросил в воду не заходить: боялся, что они споткнутся на неровном дне, упадут и нахлебаются боги знают чего. Вальин был за это благодарен: сам вид такого количества трупов под рассеянным утренним светом очень его пугал. А если еще видеть, как они плавают, чувствовать, как они с тобой соприкасаются…