Берег тысячи зеркал
Шрифт:
— Я забыл, — оправдывается, а я киваю и глухо произношу:
— Конечно.
— Ну, серьезно, — виновато настаивает, но я не обращаю внимания.
Раскрыв ладонь, смотрю на крестик. Очень необычное украшение. Изношено, и по виду, ему не один десяток лет. Чье оно? Ее матери? Кажется, Вера рассказывала, что ее мать погибла в автокатастрофе. Не справилась с управлением, и выскочила на встречную полосу. Она говорила, что почти не знала ее, и что она — писательница.
Скорее всего, действительно мамино украшение.
— Так и будешь молчать? —
Она необходима, чтобы привести мысли в порядок, а небо — чтобы забыть обо всем. Скоро я окажусь так высоко, что ничего, кроме облаков не станет нарушать покой.
Так я думаю, пока не вижу в числе пассажиров Сару. Она стоит посреди терминала с багажом в руках. Увидев нас с Джеха, женщина немедленно расплывается в улыбке. Становится противно даже смотреть на нее. Фото — дело рук Сары. Я в этом уверен. Как и в том, что вчера она умело разыграла спектакль. Прикинулась, что пьяна, а сама следила за мной и Верой. Очевидно, она ожидала, что между нами может что-то произойти. И не ошиблась.
Поправив фуражку, сворачиваю в коридор для пилотов и персонала. Джеха следует за мной, а поравнявшись у лифтов, внезапно говорит:
— Что между вами произошло?
— Ничего, — коротко отвечаю, сверяя время, когда вхожу в кабину.
— Я не о Саре, Сан-ши. Я о Вере. Почему… Она ведь даже проводить нас не приехала. Здесь половина ее коллег.
— Не могу знать, — снова отрезаю холодным тоном, пытаясь заглушить липкое раздражение.
Как избавиться от того, что транслирует память на повторе? Я так штурвал не удержу, если не успокоюсь. Перед глазами она, в воздухе ее запах, во рту вкус. Последнее — самый худший яд. Я не могу избавиться от воспоминаний того, насколько надсадно она стонала, насколько божественно пахла, как сладко ее кожа играла вкусом на языке. Проклятье, я как одержимый каким-то духом. И этот дух всю ночь шептал на грани стона мое имя.
— Послушай. Я ведь тебе друг, Сан. Я же вижу, что что-то случилось.
С необъяснимым рвением, Джеха продолжает попытки узнать, что произошло. Полощет мозг вопросами и в диспетчерской, и по дороге к борту. Когда я вхожу в кабину и сажусь за штурвал, он умолкает, видимо, осознав, наконец, что я не намерен говорить о Вере. Он опускается на сидение второго пилота, но не забывает хмуро осмотреть меня таким взглядом, будто я ему миллиард вон должен.
— Говорит командир борта "147" Кан Чжи Сан. Запрашиваю разворот на посадочную стоянку, — чеканю, подключив и надев наушники.
— Говорит диспетчер. Разворот разрешаю.
Скосив взгляд на Джеха, нахожу блеск в ответном. Он выпьет все соки, пока не узнает подробности. Я в этом уверен. Тем более наблюдая за тем, как он послушно и без возражений производит маневр машины сам.
— Не расскажешь, значит, — бросает, останавливая борт.
— Черный ящик — не лучший способ увековечить подобное. Потому, просто оставь меня в покое, — снова холодно отрезаю, в попытке унять еще большее раздражение. —
Проклятье, я горю от гнева. И это факт. Неоспоримый и явный для всех. Я цежу каждую команду сквозь зубы, проверяя все системы и готовность машины к полету так, словно, это борт президента. Вскоре мое состояние замечает механик, и два бортпроводника, ранее входившие в состав охранной группы, а сейчас исполняющие обязанности стюартов на борту.
— Это ведь Сара что-то натворила? Она что-то этой белой сказала? Так ведь? — после нового вопроса Джеха, я не выдерживаю.
— Крошка, — поворачиваюсь к нему, и с издевкой, сквозь холодную усмешку, произношу: — Иди, распорядись, чтобы мне кофе сделали. И покрепче.
— А попочку вам не погладить, командир? — язвит Джеха.
— Ты меня слышал. Скажи, чтобы сделали. Голова раскалывается, — скривившись, заканчиваю, получая тут же колкость вдогонку:
— Конечно. Кто бы сомневался. Небось марафонил всю но…
— Джеха, мать твою, — резко осекаю его, а голос звучит так глухо и остро, что даже меня пугает. Еще не хватало, чтобы он проболтался, что я сел за штурвал после почти бессонной ночи. Поднимаю взгляд на шокированного друга, а он вдруг застывает всем телом. — Прости. Я не хотел сорваться.
— Так вы действительно…
— Это уже не имеет значения, Джеха. Никакого, — заканчиваю шепотом, наблюдая через монитор на приборной панели за тем, что происходит в салоне.
На борт уже поднялись и Ким Дже Соп с дочерью, и Сара с несколькими учеными океанологами из Сеульского университета.
— Ясно… — он встает, а положив руку на мое плечо, заканчивает: — Поговорим дома. С меня выпивка в палатке у Хан Ган. Кофе сейчас принесут.
— Договорились, — отвечаю, только бы он отвязался.
Джеха выходит, а я откидываюсь на спинку кресла. Рассматривая взлетно-посадочною полосу, вспоминаю день, когда прилетел сюда месяц назад. Непроизвольно достав из кармана крестик, верчу его в руке, провожу пальцем вдоль россыпи камней. Очень необычная вещь… Джеха появляется спустя несколько минут с двумя чашками кофе. До вылета остается совсем мало времени. Выпив почти залпом всю чашку, отдаю ее в руки одного из парней, кивая, чтобы готовил пассажиров к взлету.
Крестик приходится зацепить на щиток слева. Он так и остается там, когда я связываюсь с диспетчером.
— Диспетчерская слушает. Дайте подтверждение времени взлета. Борт "147". Рейс чартерный. "Париж — Гонконг — Ин Чхон".
— Говорит командир борта "147" Кан Чжи Сан. Борт к взлету готов. Все системы проверены. Время взлета "14:35". Дайте разрешение на руление.
— Борт "147". Разрешаю руление. Взлет согласно расписанию.
Развернув машину, захожу на взлетную полосу. Перед глазами холодный горизонт и привычное небо. Оно манит, ждет всегда. Оно не умеет предавать тех, кто ему верен. Оно оберегает тех, кому даровало крылья — так говорил мой инструктор.