Берег Утопии
Шрифт:
Белинский. Что ж, вы имеете моральное право. Ссылка – ваш почетный трофей. (Страстно.) Но я тоже страдаю за то, что думаю и пишу. Для меня страдание и мышление – это одно и то же!
Герцен – как после отповеди.
Герцен. В ссылке я вел жизнь мелкого чиновника. Еще я влюбился, по переписке. Я обвенчался, сбежав с невестой в полночь, – история не менее романтическая, чем в сочинениях Жорж Санд. Теперь нашему первенцу уже год. В моей жизни не было лучшего времени, чем последний год ссылки. Так что страданию вам не у меня надо учиться. А вот что касается Кота… У
Белинский. Я вас уже видел однажды. В зоологическом саду. Вы были со Станкевичем… незадолго до вашего ареста.
Герцен. Я тогда в последний раз видел Станкевича. Мы расстались почти что в ссоре. Вот нам урок…
Белинский. Но он же не умер, нет?
Герцен. К сожалению… да… Я получил письмо от Огарева. Станкевич умер в Италии месяц назад.
Белинский поднимает лицо к небу и грозит ему кулаком.
Белинский. Кто этот Молох, пожирающий своих детей?
Пауза.
Герцен. Это Рыжий Кот. (Уходит.)
Рыжий Кот курит сигару, держит бокал с шампанским и наблюдает за Белинским с небольшого расстояния. Звучит музыка.
Весна, 1843 г
Сцена заполняется танцующими и проходящими через сцену гостями. Все гости одеты в маскарадные костюмы, но в основном такие (Пастушка, Испанка, лорд Байрон, Казак), которые не скрывают лица. Этим они отличаются от Рыжего Кота, огромного ободранного кота на задних лапах. Вскоре Кот вместе с толпой гостей исчезает из поля нашего зрения. Белинский его не замечает. Варенька танцует с Дьяковым. Входит Варвара и встречается с Тургеневым, который одет Арлекином. Он задерживается, чтобы поклониться Варваре. Она обходит его, стараясь перехватить Вареньку. Тургенев уходит.
Варвара (Вареньке). Александра слишком много танцует.
Варенька. Но ведь она с собственным мужем танцует.
Варвара. Ты всего не можешь знать.
Варенька. Так, значит?… (Довольна.) О!..
Варвара (Вареньке). Ты ничего не знаешь! Ничего!
Варенька торопливо уходит. Дьяков предлагает руку Варваре.
(Дьякову.) Ну, я же говорила, что все будет хорошо, помните?… Варенька вернулась, и вы снова вместе.
Дьяков. Я самый счастливый человек на свете.
Они уходят вместе.
Входит Чаадаев с Белинским.
Чаадаев. Что это у вас за костюм, между прочим?
Белинский. Отрепья и пепел.
Чаадаев. Каждый имеет право менять свое мнение – никакого стыда в этом нет.
Белинский. Да. В этом я мастер, у меня отлично получается. Отчего все, кроме меня, точно знают, что думают, и держатся за это! Я сражался со своим ангелом-хранителем, а он шептал мне на ухо: «Белинский, Белинский, жизнь и смерть одного-единственного ребенка значит больше, чем вся твоя конструкция исторической необходимости». И я не смог это вынести.
Чаадаев.
Белинский. Я не знал, что он нам преподнесет из могилы. Но его время все равно подошло к концу. Век Пушкина закончился. Потому мы и помним, где были и что делали, когда узнали о его смерти. Я всегда считал, что художник выражает свое время, когда поет безо всякой цели, как птица. Но теперь нам нужны новые песни и другой певец. У Пушкина Татьяна любит Онегина, но остается верна ничтожеству, за которого вышла замуж, и становится идеалом в глазах ее создателя. В романе Жорж Санд она была бы посмешищем, сама превратилась бы в ничтожество, верное закостенелому обществу. Человек и художник не могут больше встречаться только в дверях, бывая дома по очереди. Они неотделимы друг от друга, под крышей дома живет один и тот же человек, и судить о нем нужно целиком…
Чаадаев. Вон еще одна Татьяна дожидается своей очереди… (Выходя, кланяется входящей Татьяне.)
Татьяна. Виссарион… мы думали, что вы навеки потеряны для Москвы.
Белинский. Нет, я… Я просто вернулся, чтобы… Говоря откровенно, я женюсь… Вы ее не знаете. Молодая женщина.
Татьяна. Так вы влюблены!
Белинский. Я бы не стал делать столь далеко идущие выводы.
Татьяна. В таком случае вам должно быть одиноко в Петербурге.
Белинский. Я слышал, вы болели.
Татьяна. Болела?… Да… Вот он, на балконе, видите? Арлекин. Он был знаком с Мишелем в Берлине. Хочет быть поэтом.
Белинский. Боюсь, слишком длинный. Михаил вам пишет?
Татьяна. Он открыл для себя революцию! Теперь он знает, где ошибался. Вы меня подождете? (Подходит к Тургеневу. Белинский ждет.) Я только хочу у вас кое-что спросить.
Тургенев. Очень рад вас видеть. Вы поправились?
Татьяна. Да. Мои письма, должно быть, были… утомительны.
Тургенев. Вы навсегда останетесь…
Татьяна. Вашей сестрой, вашей музой, да… Что ж, то было всего лишь воспаленное воображение. Но даже теперь радостно вспоминать. Я жила всем сердцем, всей душой. Теперь все изменилось. Я уж никогда не буду так счастлива, ни одна философия меня к этому не подготовила, так что можете рассказывать кому угодно, что я любила вас и положила к вашим ногам свою непрошеную любовь.
Тургенев. Что вы?…
Татьяна. Это о Мишеле. Его посадят в тюрьму, если никто не поможет, а я не знаю, к кому еще…
Тургенев. Сколько?
Татьяна. Четыре тысячи рублей. Я знаю, что вы уже раньше…
Тургенев. Я столько не смогу.
Татьяна. Что мне ему написать?
Тургенев. Половину.
Татьяна. Благодарю вас.
Тургенев (пожимает плечами). Простота всегда в цене. И чем дальше, тем больше. (Пауза.) Я знаю одну мельничиху… Мы познакомились, когда я охотился под Петербургом… Она от меня решительно ничего не хотела принимать. Но однажды она сказала: «Привезите мне подарок». – «Что бы вам хотелось?» – спросил я. «Привезите мне кусок ароматного мыла из Петербурга», – ответила она. В следующий раз я так и сделал. Она схватила его, убежала, потом вернулась и, сильно покраснев, протянула ко мне благоухающие руки и сказала: «Целуйте мои руки, как вы целуете руки ваших изысканных петербургских барышень…» Я опустился перед ней на колени… Кажется, за всю жизнь я не знал минуты прекраснее.