Берега и волны
Шрифт:
Турция – страна минаретов и сизого дыма над плоскими крышами, молчаливых стариков за стаканом чая и мальчишек, гоняющихся за мячом. Страна, на флаге которой сияет романтический месяц… белый на красном. Кроваво. А за каждым забором и за ставнями окон, как звёзды на небе, глаза… Они смотрят на вас с любопытством и женским коварством имеющих право прощать и смеяться. Смеяться – над вами. Страна, окольцованная дорогой и рождённая у дороги: с плачем ребенка, запахом горячего мяса, криком поднебесного муэдзина, и бесконечным движением звуков – вчера, и сегодня, и завтра. Ночью дорога течёт, как река в звездно-лунном разливе. С рассветом – лентой взлетит на высокий холм и утонет в небесном мареве,
Очнулся от ощущения тепла и блаженства. Открыл глаза: я был укрыт шерстяным пледом.
– Ты мой попутчик – дорога должна согревать, – ответил он скромно на мой вопрошающий взгляд. Я был благодарен, но слова были бы лишними, а молчание – знак понимания. Дорога петляла по склону горы, забираясь все выше и выше.
Раджеп что-то пел или так он рассказывал. Потом снова молчал, потом рассмеялся, как уставший от собственной хитрости ребёнок, перед тем, как попросить игрушку:
– Тебе ещё долго работать?
– Ещё месяца два.
– Всё идет хорошо?
– Нормально.
– Есть проблемы?
– Для проблем всегда есть твой турецкий совет.
– Какой? – ему стало интересно, а машине – легче.
– Ты говорил мне: «Мемнул обдум».
– Не бери в башка?! Ах, ты хитрец! Так проблемы не решают! – он опять подстегнул машину, она покорно подчинилась и рванула в гору.
Дорога шла вверх и вверх.
Турция – это место, где время чувствуешь как движение космоса. Так чувствуешь край земли, когда станешь над морем и увидишь с высокого берега, глубоко-глубоко внизу, точечки птиц над волнистыми нитями волн и звёздную даль неба. Захочется повернуть глаза на восток, опуститься на колени, безвольно, и, дыханье сдержав на мгновение, почувствовать вечность молитвы, слова которой забыл. Как забыл своих предков и самого себя под гипнозом луны. Золочёной луны, ночной или белой пушинкой – днём? Будто парус из космоса дня убегает от вас – то ли в прошлое, то ли в будущее… Месяц на небе? Месяц на флаге? Сабля на красном? Парус с луной – на флагштоке?
Турция – дорога по небу.
– Космос! – сказал я, не думая.
– Космос? – переспросил друг, пытаясь понять смысл слова. Понял и закивал с хитроватой улыбкой.
Космос. Именно это слово пришло мне на ум, когда джип Роджепа взлетел над вершинами гор, и я увидел картину внизу: далёкую чашу долины, обрамленную морем и небом с вечерними звёздами, город вросший в горные склоны и горящий осколками закатного солнца на стёклах игрушечных домиков, как искры кострового пепелища. Горячо и гипнотизирующе. Город – как искры костра. Далеко внизу догорал костёр города.
– Раджеп! – закричал я в восторге. – Посмотри, как красиво!
Раджеп что-то кричал мне, бешено вращая руль, будто мы летели на самолёте и запутались в заоблачных виражах. Он яростно скалил зубы улыбкой счастливого янычара, окрасившего свой ятаган кровью первого боевого удара и первой желанной жертвы. Конечно, этой жертвой был я. Он пронзил меня в самое сердце, выпотрошил мой желудок. Джип рычал и вонзался бесстрашно в стремительную темноту, которая спешила укрыть дорогу, всю в скалах и безднах, то справа, то слева, то взлёт, то паденье в крутых поворотах. Свистели покрышки, как стоны и хрип. Коробка передач билась металлом из тысячи сабель, рубилась, ломаясь… Роджеп хохотал над рулевым колесом, будто рвал и выкручивал. Он рулил, как рубил и колол его предок, задыхаясь, двумя ятаганами сразу. Он зубами скрипел, будто жрал, отрубая, кусая, выплевывая – чистый турок, счастливый от боя!
– Раджеп! – закричал я, смеясь от восторга.
– Ийи! – кричал турок.
– Ийи! – кричал я. – Хорошо, Раджеп! Хорошо-о!
– Кар! – кричал Раджеп, показывая
– Нет, Раджеп! Не холодно. Сыджактыр! Жарко!
И мы смеемся с ним вместе. Потому что мы вместе. Так случилось.
Мы – два пленника, вырвавшиеся на свободу. На снег среди облаков.
Наш танкер зашёл под погрузку в маленький порт в Красном море. Все было обычно, пока не случился приступ аппендицита у электромеханика, перед самой швартовкой к терминалу. Всегда, если что-то случается на борту, происходит неожиданно и некстати. Экипаж у нас был черноморский: Одесса, Херсон, Туапсе, Анапа, кок – болгарин, два югослава – механики, три потийца – грузин, белорус, грек. «Кулона» – так величают электромехаников уважительно – увезли в госпиталь, его рейс закончился. К концу нашей погрузки, «кулона из Херсона» заменил Раджеп из Трабзона. У него оказались сразу несколько неоспоримых достоинств: он говорил по-русски, он волну электричества излучал улыбкой и он умел остановить двух югов и трех потийцев, когда те заводились о политике: «Мемнум олдум – не бери в башка!» – обнимал он спорщиков за плечи и хохотал, приглашая смеяться вместе. Они вяло улыбались, как два приподнятых над землей барашка. Границ на борту не было и от этого правила, как от земли, отрываться не стоило. Простота отношений придавала особый заряд атмосфере, которая нас подпитывала, как привкус озона после летней грозы.
Херсонского Ваню нам было жаль, но жизнь корабельная – не колыбельная: «С якоря в восемь, курс – ост!.. Турецкий „кулон“ заступает на пост!» – срифмовал судовой стихоплёт, соединяя свою строку со строкой другого поэта. И это было верно: «гвозди» на море не перевелись ещё. Так, вернее, тогда, началось мое знакомство с Раджепом.
Как чистый турок, он все делал быстро: «Сначала – башка долой, потом – пожалей головой!» – смеялся он странной шутке. – «От такой шутки на душе жутко», – жаловался стихоплёт и в споры с турком не лез: «Кулон, мир?» – стихоплёт протягивал руку. – «Мир!», – великодушно соглашался черноглазый и пожимал ладонь стихоплёта.
В море для нас – мир без границ. Хорошее место – море. Моё!
Я догадался что мы подъезжаем, когда Раджеп стал оглядывать салон, будто что-то искал, и улыбаться каждому дереву. «Наверное, это его родные места», – подумал я проникновенно и тоже стал смотреть с особым чувством то на него, то на пейзаж вдоль дороги, будто могло что-то быть в них общего. Раджеп вдруг переменился, перестал меня замечать. Он торопился, что-то шептал машине, но и она стала урчать ровнее, как лошадь на знакомой дороге.
Остановились у небольшого дома почти полностью укрытого кустами и деревьями. Снега было совсем мало, он лишь оттенял предметы и листья мёрзлой белизной, как старая белая краска. Ветер, видимо, сдувал снег, если тот не успевал уплотниться дождём и морозом.
«Интересно, каково здесь весной? Красота, наверное: ручьи и подснежники, птицы и облака в ветреном небе, запах вспаханной земли и первой зелени…».
Раджеп уже выскочил из машины и бежал к дому. Я не торопился за ним. Он должен был вернуться за мной, так принято в сельской местности. Но он остановился и подождал:
– Не стесняйся, иди рядом со мной. Это дом моих родителей. Ты увидишь их.
На деревянной веранде горела маленькая электрическая лампа, а дизелёк с генератором шелестели в глубине сада, совсем комфортно. Раджеп показал на веранду и спросил:
– Узнаешь? Помнишь?
Я кивнул молча, вспомнив свой дом. В этот момент открылась дверь, и навстречу нам вышел высокий старик, ещё сильный, судя по гордой осанке, и жадно потянулся руками к сыну. Обнялись, сдержанно и тепло. Раджеп отстранился и представил меня: