Берега и волны
Шрифт:
– Давайте из Гёте! Нет, лучше Лермонтова: «Выхожу один я на доро-огу, предо мной кремнистый путь блестит… Ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит-иит…».
Ночь. В окна барабанит дождь. Тело тяжёлое, как мокрый песок. Знобит, и левая нога наполнилась бегающими мурашками – онемела. До рассвета целая ночь. Он вспомнил Птицу и глаза женщины, потерявшей родину. Кто она здесь? Доктор называл себя, весь остальной персонал и всех пациентов – жильцами: «Живём мы здесь, и этим счастливы», – повторял он по утрам, улыбаясь и раскланиваясь.
Боб попытался рассуждать логически, чтобы понять, кто она здесь?
– Она – не цель. Нет. Она… Она – птица, – сказал он вслух. И улыбнулся. Ему стало приятно. Он стал ждать рассвета, и это ожидание, кажется, было самым приятным ожиданием в его жизни. Он слушал шелест листа, залетевшего на подоконник ещё с вечера и зацепившегося там. Он видел скольжение капель по лунной стороне стекла. Он услышал первую птицу, когда она зашевелилась в гнезде на дереве и порхнула над кроной старого дуба. Боб встал и открыл окно. Боже! Какое утро! Как приятно шумит море, ровно и мерно смешав бег мелких волн в один мощный гул, замирающий в дюнах. Он даже услышал, кажется, как шелестит песок, струйками осыпаясь в лунку. Две сосны на далеком взморье были дружны и подвижны, как два обнявшихся путника, и махали руками ветвей. Солнце было за спиной, на востоке, но от этого даль моря только выигрывала полнотой красок и света. Он вспомнил, что такое же светлое яркое море он видел далеко-далеко в детстве, когда проводил домой девочку и возвращался один. Под ногами скрипел песок, а над головою шумели сосны. Где это было? Когда? Далеко-далеко в детстве. Это совсем из другой жизни, Боб. Ты – молодеешь, что ли? Ему стало смешно и весело: «Да чёрт меня подери – как же её звали? Ирен? Марта? Инна!.. Как это хорошо – начать все сначала».
Док шёл ему навстречу и остановился:
– Офицер, вы сегодня улыбаетесь?
– Я теперь всегда улыбаюсь.
– Есть причина?
– Мне приснилась большая птица.
– Позвольте-позвольте. Не Инна ли?
– Ее зовут Инна?
– Так всегда начинается жизнь, Боб, пора! – Он загадочно улыбнулся и громко чихнул вдруг, торопливо прикрываясь носовым платком, извиняясь и кивая из стороны в сторону:
– Доброе утро, жильцы! Доброе утро, мадам Машенька! Какое замечательное утро, господа… Вот и чихнул, кстати. Будьте здоровы…
Она ждала его на веранде.
– Доброе утро.
– Доброе утро.
– Ты смущена?
– Ничуть.
– Ты опять похожа на птицу.
– Я знаю.
– Тебе говорили раньше?
– Мне никто так не говорил, кроме тебя. Ночь стёрла следы прежней жизни, как волна на песке.
– Была трудная жизнь?
– Я не помню сейчас, – она быстро взглянула на него и добавила, как признание, – помню что-то восторженно-юное, когда одноклассник протянул мне засыхающий жёлтый лист и коснулся руки, нечаянно – это касание стало казаться, со временем, важнее и больше, чем вся моя жизнь. Понимаешь?
– Как сегодняшняя ночь?
– Ночь? – она, показалась, подыгрывала ему, – луна была замечательная. До самого рассвета.
– Ты меня взбудоражила вчера. Я вспомнил
– Я где-то читала: «Любовь должна быть исключительной или несчастной».
– Ты – исключительная!
– Я знала, что ты это скажешь. – Ей захотелось его поцеловать, но она только прижалась к нему плечиком и стремительно отстранилась.
– Я всю ночь тебя ждал. Мне трудно произносить это слово, будто орех грызть, – он попробовал улыбнуться, но слово «орех» помешало.
– Ты откровенен, – она улыбнулась.
– Под утро я вспомнил чьи-то строчки из юности: дружба – живёт долго и ровно, в этом ее надёжность.
– Дружба? Смешной! – Она потрепала его по голове. – Пойдём к морю, философ?
– Куда хочешь.
– Хочу к морю, – она рассмеялась с вызовом.
– Пойдём к морю.
– А почему загрустил?
– А я на кого похож? На павлина?
– Сегодня – ты просто мальчишечка. Мой. Тебя зовут Боб? Бобик?
– Бобиком меня называла сестра.
– А птенчиком?
– Птенчиком – мама. И песенку пела, про соню.
– Знаю. Я спою тебе ночью.
– Мама мне и спинку гладила.
– Знаю. Поглажу.
Она протянула руку, и пальцы переплелись клювиками в гнёздышке.
– Ты долго ходил в море?
– Всю жизнь.
– Тонул? Горел? Убегал от акул?
– Один раз тонул. Друг спас, зарядив меня в торпедный аппарат и выпустив на поверхность.
– Я читала, что в таких случаях один – погибает.
– Друг Эдька – он остался моложе меня. Рассмеялся мне вслед, когда я влезал в трубу: «Жить надо здесь! Здесь и сейчас!»
– Прости.
– Это нормально. Эдька не обиделся: он будет рад увидеть нас вместе.
– Это хорошо. А что с голосом? Было что-то другое? Неприятное? Вспомнил?
– Не понятное. Меня спасли двое детей, мальчик и девочка. Он что-то сказал ей, и она легла рядом со мной, прижимаясь и согревая меня дыханием и своим телом. Что он мог ей сказать?
– А ты разве не знаешь?
– Нет. Но догадываюсь.
– Все мы играли в войну. Он сказал, наверное, что она уже взрослая. А она так хотела.
– Подвига?
– Глупый. Каждая женщина с детства мечтает спасти мужчину.
– И спасает?
– И всю жизнь мы спасаем врагов.
– Это всё, что тебе досталось?
– У меня ещё много осталось. – Она рассмеялась и посмотрела на него с девчоночьим вызовом. – Я ещё не летала, как мама мне пела. А ты? Ты – летал?
Он замотал головой, отрицая и улыбаясь виновато:
– Прости. Я был подводником.
– Подводник! Милый ты мой! Совсем маленький. Совсем мой Валетик.
– Какой Валетик?!
– Валет. В картах. А я-то гадала на короля. Потому-то тебя и не видела.
– Ты согласна менять короля на валета?
– Я согласна. Согласна. – Она кокетливо улыбнулась и ткнулась головой ему в плечо. – Согласна-ая-яа! – Рассмеялась.
И он рассмеялся:
– Ты знаешь, мне стало легко с тобой. Ты мне ночью приснилась, как огромная птица.
– Уродливая?
– Нет! Что ты, красивая!
– Красивая – это я. Верю. Сон вещий.
– Ты всегда говоришь смело?