Берегиня Иансы
Шрифт:
Я молча приняла дар, преподнесенный с большой неохотой, и сунула ногу в широкое голенище. Ступня внутри плавала, а жесткая колодка обещала натереть знатную мозоль.
– Поменьше ничего не нашлось? – буркнула я.
– Какие были. Мои. У меня в отряде нога самая маленькая. Вот и приказали – или домой, или сапоги. – Гонец обиженно поджал губы.
Я потопталась на месте, чувствуя небывалый дискомфорт.
– Между прочим, мои лучшие сапоги. Не казенные, собственные, между прочим, – продолжал нахваливать мальчишка, будто продавал их за большие деньги из-под прилавка. – На праздники
– Да не переживай ты, потом верну как новенькие. У меня поступь легкая, – пообещала я, подхватывая кое-как собранные сумки.
На столе остался лежать кусок коричневого дешевого мыла, подмененного горничной на мое, нежно-розовое, пахнущее лавандой. Она, мерзавка, думала, сразу не замечу. Обидно, черт возьми, я за фунт мыла пятнадцать медяков отдала. Может, ей счет предъявить? А лучше отыскать ее в людских да оттаскать за косы.
– Ну пошли? – обратилась я, последний раз оглядывая коморку: не забыла ли чего?
За полчаса, отведенные мне на сборы, надежда незаметно выбраться на улицу растаяла как предрассветный туман. Под окном дежурили дозорные. Выглянула в коридор – лестницу тоже перекрыли хмурые неулыбчивые стражи, а потом и вовсе встали под дверью, пресекая любые попытки освободиться.
– Подожди… те, – добавил охранник и нервно кашлянул, – я должен это…
Тут и прозвучал последний аккорд моей вольной жизни – в руках у паренька звякнули диметриловые наручники, а я ощетинилась:
– Попробуй надеть, клянусь здоровьем твоей мамы, убью!
– Наденешь! – Николай заглянул в комнату.
Выглядел он на редкость угрюмым и помятым, с налитыми нездоровой краснотой глазами. Мало я ему порошка сыпанула, надо было весь – чтобы заснул надолго. Навсегда.
– Нет.
Меня скрутили в считаные мгновения и, заломив до боли руки, щелкнули наручниками, а мир потерял свое истинное магическое лицо и стал самым обыкновенным. Вместо жасмина в комнате запахло жареным луком, аромат распространялся с кухни на первом этаже. Амулеты стражей перестали отбрасывать зеленоватое свечение и превратились в простые медальоны на шнурках, а мое настроение стало похоже на давешнее состояние болотного демона сразу после пробуждения.
Во всех этих обстоятельствах я предпочла закрыть рот и выдержать гордую паузу.
Вывели меня с помпой, когда постоялый двор трапезничал и мог лицезреть нашу компанию во всей красе: толпа стражей, Глава в черном плаще и пойманная воровка в кандалах. От любопытства постояльцы выглядывали в окна и, не скрывая своего интереса, громко перешептывались. Хозяин же заведения вид имел испуганный и даже несуразный. Уверена, что теперь мой портрет с надписью «Не пускать ни при каких обстоятельствах» украсит красный угол над образами.
– Эй, милейший, – злобно прищурилась я, одаривая мужичка тяжелым пронзительным взглядом, – скажи своей горничной, той, что под дверьми подслушивает, чтобы вернула мыла кусок. Лавандового. Освобожусь – приду за должком.
Спотыкаясь и шаркая, я дошла до своей лошадки. Каждый раз, когда нос великоватого сапога зачерпывал пыль и песок, мальчишка-страж болезненно морщился и тяжело вздыхал, произнося про себя длинную и, несомненно, жалобную речь-прощание, адресованную
Николай схватил меня под локоток, пытаясь помочь забраться в седло.
– Не надо! – вырвалась я и сморщилась от боли: живот превратился в фиолетовый ноющий синяк. – Ты мне и так уже помог, друг любезный.
Но тогда я еще не подозревала, что подлости судьбы только-только набрали свои обороты и все произошедшее ранее – лишь разминка. Неприятности ждали впереди, причем не одну меня, что особенно согреет мою исстрадавшуюся по справедливости душу.
Это была самая необычная ночь в моей жизни. И она поджидала нас на людном торговом тракте. В небольшом перелеске мы разбили лагерь, расседлали лошадей, развели костер. Мальчишка-страж не отходил от меня ни на шаг, пытаясь реабилитироваться в глазах высшего начальства, получив от него же строгий приказ не спускать с меня глаз. К сожалению, все его усилия выслужиться казались тщетными – высшее начальство старалось в мою сторону не смотреть и тем более не приближаться.
Знает черт, что ждет его в райских кущах!
К полуночи к стоянке стали подтягиваться путники, и теперь наш тихий уголок превратился в гудящий улей из незнакомых людей, сведенных дорогами судьбы всего на одну короткую ночь. Плакали малые дети, охали мамаши, бродили усталые купцы, ржали лошади, пищали комары, сладко пахло дымом костра и горящими прошлогодними листьями. Я сидела в сторонке от всех, вглядываясь в беспросветную темноту. Руки, закованные в кандалы и заломленные за спину, саднили и ныли. Сапоги самым непостижимым образом натерли мозоль, которая сейчас лопнула и доставляла мне ничуть не меньшие страдания, нежели ранки от диметрила на запястьях. Мальчишка крутился рядом, мешая своим суетливым присутствием обдумать сложившуюся ситуацию, казавшуюся совершенно отчаянной.
– Эй ты! – позвала я юнца.
– Меня Федор звать, – отозвался он.
– Эй ты, Федька, – повторила я, – попроси своего Главного – пусть руки веревкой перевяжут. Диметрил кожу разъел, болит сильно.
Тот засомневался, потом окликнул приятеля:
– Трофим, последи, а? Я сейчас. – И через минуту вернулся. – Веревкой нельзя, – извиняющимся тоном отозвался он, – но руки вперед можно сковать. Ага?
– Ну хоть так, – буркнула я недовольно.
Федька до боли напоминал мне Лулу Копытина. Такой же высокий, нескладный, нервный. Надеюсь только, кончит жизнь в своей постели глубоким стариком, окруженным рыдающими внуками и правнуками, а не красным молодцем в грязной убогой конюшне от полушки крысиного яда.
– А почему тебя в диметрил-то? – полюбопытствовал Федор, не догадываясь о моих крамольных мыслях.
На секунду, как наручники сняли, чтобы в следующий момент щелкнуть ими обратно, я почувствовала нежный запах жасмина от амулета моего конвоира и заметила заговоренный мешочек с травами во внутреннем кармане его плаща.
– А почему ты носишь побрякушку от простуды? Кстати, она у тебя разряжается, – усмехнулась я и заглянула юнцу в зеленые с тонкой коричневой каемочкой глаза.
Тот дернулся, как от пощечины, не понимая, чем же я так могла его напугать.