Берегиня Иансы
Шрифт:
Теперь он знал, что я здесь. Теперь нам обоим было ради чего выживать.
По сей день я не знаю, почему мой дерзкий план удался. Наверное, Бог благоволит влюбленным и сумасшедшим, а может быть, просто нам было нечего терять. Наши с Николаем жизни ничего не стоили.
Тогда, на грязной дождливой площади, в буквально трех шагах от казни Николая, мы смотрели друг другу в глаза и понимали – с этой минуты нас двое. Мы шли к этому долго, через взаимную ненависть и предательство, через боль и страх. Все останется, будет мучить нас невысказанными вопросами, заставлять прятаться
Я быстро ушла, спряталась в каморке все при той же харчевне, где я накануне отобедала. Закрыв глаза, я лежала на широкой лавке, застеленной лоскутным покрывалом, и тщетно старалась не замечать доносящегося снизу, из трапезной пьяного гомона. Там уже набился народ, который радостно судачил о колдуне в клетке. Когда в крохотное окошко с выцветшей коленкоровой занавеской заглянули грязные полусумерки, дождь прекратился и город накрыл плотный кисель белесого тумана, я спустилась по скрипучей лестнице туда, где было полно людей. Гогот, перегар и табачный дым окутали меня с ног до головы, аж дыхание перехватило.
– Видели его? Вот так ему, зверюге, и надо! – орал донельзя раскрасневшийся уже хмельной мужичишка, встреченный мною в трапезной еще днем.
Он захлебывался плещущей через край радостью.
Уже в дверях меня насторожил странный вопль, несущийся со двора, будто бы под крыльцом испускал дух дракон, а вместе с ним издыхал и пес. Выскочив на улицу, я увидала престранную картину: весьма опья-невший господинишка в помятой грязной ермолке и в несуразных полосатых портах отбивался от нападавшего на него лошака и налетавшего болотного демона. Действовало мое зверье слаженно – лошак схватился крупными желтоватыми зубами за портки, теребя одежонку похлеще настоящего волкодава, а бес озвучивал его действия резким хриплым брехом.
– Отпусти, чудовище! – верещал пьяный, выпучив красные от возлияний зенки.
«Тяв-тяв!» – вторил ему бес весело и задорно, схватив мужика за шапчонку и тотчас содрав ее с взлохмаченной головы с заметными залысинами.
– Эй! – кинулась я на помощь к несчастному и схватила за повод лошака. – Что тут происходит?!
– Грабють! – Мужичишка замахал руками, и Страх Божий, как истинный охотник, постарался схватиться за мелькавшие перед самым носом пальцы.
– Это ты меня, сын мой, грабишь! – отозвалась я, стараясь оттащить разошедшегося не на шутку лошака, но тот даже и не думал разжимать зубы.
– Матушка, – надрывался шельмец, – да знать бы, что добро церковное, в жизни бы не схватился!
– Еще как бы схватился! – хмуро опровергла я.
Штанина треснула-хрустнула, и лошак остался с добрым полосатым лоскутом в зубах. Через дыру виднелась бледная волосатая нога несчастной жертвы.
– Господи спаси! – быстро перекрестился мужик, нечаянно задев Страха по длинному тонкому хвосту.
Тот сощурил желтые зенки, взмыл в небо, а потом камнем рухнул вниз, целясь в торчащие легкие волосенки мужичка.
– Берегись! – Я оттолкнула того, и хмельной бедняга кубарем полетел на брусчатку, взвизгнув.
Вокруг нас уже собирался честной люд, гогоча, как на балаганном представлении, и тыча пальцами.
– Что это, матушка? – тихо пробормотал пьяный, дыхнув перегаром и жалобно моргнув.
– Это во искупление грехов, – сдунула я прилипшую
Батюшки, пока доехала до Судной площади, все внутренности растрясла. Темные улицы, взбегающие на холм к старому городу, затопил туман и спрятал облезлые стены зданий всего в паре саженей от меня. Лошак в отместку семенил и кочевряжился, то и дело хлестал по коленям начесанным хвостом. Бес же был раздосадован, а потому премерзко квакал, привлекая к нам совсем ненужное внимание.
К этому времени с площади выгоняли припозднившихся зевак, еще не успевших толком насладиться занимательным «аттракционом». Они недовольно роптали и разбредались по домам и питейным заведениям. Я только успела заметить, что стрелки городских часов показывали девять часов вечера. Спрятавшись в подворотне, я ждала темноты, стараясь успокоить нервного лошака то уговорами, то откровенными оплеухами, но тем еще больше раздражая его. Редкие прохожие оглядывались, проходя мимо, и удивлялись: что делать монашенке в такое время почти в центре старого города, ведь все обители на окраинах. А я терпеливо ждала, когда раздастся цокот копыт, возвещающий о смене стражей.
Время было важно как никогда. Сколько минут у меня будет для исполнения знакомых и простых манипуляций, от которых сейчас зависят две жизни – моя и Николая?
Смена караула появилась, когда часы пробили одиннадцать раз, заставляя мое сердце тревожно сжиматься, а потом я услыхала такие долгожданные голоса. Всадники появились будто призраки, я даже вздрогнула, сначала только по лошадиному шагу узнавая, где они находятся. Длинные красные плащи окутывали и верховых, и их лошадей. Первым к площади следовал крепкий седовласый страж. Знакомое лицо Филимона с глубокими, словно бы выдубленными ветрами морщинами казалось хмурым и замкнутым, губы крепко сжаты. Седые волосы спрятаны под обруч.
Именно его я и рассчитывала встретить здесь. Именно ему могла я довериться. Казнить или помиловать, помочь или отказать – все было теперь в его власти.
Я свистнула. Казалось бы, негромко, но пустые улицы подхватили звук и утроили. Стены темных каменных строений отразили и вытолкнули ввысь. Всадники вздрогнули, напряглись, готовые к нападению, приосанились, оборачиваясь в мою сторону. Филимон единственный выхватил взором мою фигуру в монашеской рясе, скрытую туманом.
– Следуйте к площади! – отрывисто приказал он отряду. – Я проверю, что там!
– А может… – засомневался один, обладатель низкого голоса.
– Это приказ, – сквозь зубы процедил Филимон в ответ и спешился, уже следуя в переулок.
Я прислонилась к холодной влажной стене и наблюдала за стражем, приближавшимся будто тень. Он не сразу меня узнал, а признав, не показал виду, только седые густые брови вздернул да заметил:
– Он думает, что ты мертва.
– Уже нет.
– Как ты собираешься его вытащить?
– Просто сделай так, чтобы завтра дозор задержался на полчаса, и поставь в вечернюю охрану стражей помоложе.