Беременная вдова
Шрифт:
Он признал истинность этого утверждения.
— Не знаю точно, что ты имел в виду, но я тут размышляла. Есть какое-нибудь животное, среднее между собакой и лисой? Ведь мы как раз такие. Мы не большеухие хомяки и не рыжие белки. Мы — серые. Знаешь, на самом деле это не богатые, не такие, как мы. Это красивые. Тебе не достаются люди из разряда «мечта». Мне иногда достаются, потому что я девушка. Но никогда не бывает, чтобы на равных условиях. И всегда обидно. Мы с тобой — «может быть», и ты и я. Мы все равно довольно милые, нам друг с другом хорошо. Слушай, не можем же мы
Кашлянув, он стал кашлять дальше. Когда куришь, иногда у тебя появляется возможность избавиться от всего прочего, что тебя душит. Он чувствовал, что она все знает. И потому решил сказать все как есть.
— Я сам не верю, что так сказал. « Стала бы?»Прошу тебя, забудь, что я вообще так сказал. Прости меня. Прости.
— «История любви». Которая нам ужасно не понравилась. Помнишь? «Разнузданный секс — это когда не надо говорить „прости“».
— Молодец, Лили. В первый раз у тебя получилось то, что надо. — По сути, у него не ушло бы много времени на то, чтобы понять, насколько это бездарно в качестве аксиомы. Истина состоит в том, что любовь — это когда говорить «прости» надо всегда. — Прости, Лили. Ответ — да, на все. Прости, Лили. Прости.
За ужином в кухне, с Шехерезадой и Глорией, он не поднимал головы и говорил себе: что ж, теперь по крайней мере прекратятся дурные сны — сны о Лили. По ходу дела бывали разные вариации, но в снах этих неизменно наступал момент, когда она плакала, а он смеялся. Эти сны всегда придавали Киту силы, чтобы пробудиться от них. Так что даже в безумной вселенной сна ты страстно желал чего-то, и это наступало, сбывалось. Ты просыпался. И то был единственный случай, когда это происходило на самом деле (думал он) — твои мечты по-настоящему сбывались лишь в этом смысле, и только в нем.
В ту ночь все прошло немного лучше — этот неописуемый акт. Можно даже сказать, что любовью занимались Юпитер с Юноной. Это было достойно Юпитера, Царя небесного, в том отношении, что Юнона была ему не только сестрой, но и женой.
— Хоть бы Тимми приехал.
— Да, хоть бы.
— Так было бы проще всего для всех. Особенно для нее. Чтоб она перестала…
Беситься, подумал он. И на этом сдался.
Адриано на некоторое время отступил. Что же до Тимми, на следующее утро на устах у всех было другое имя. Пришествие Йоркиля, о котором давно ходили слухи, утвердилось, стало конкретным числом, заметно добавив Глории Бьютимэн престижа и законности. Йорк, в конце концов, торопился к ней, тогда как Тимми лениво мешкал в Иерусалиме. Теперь власть переменилась.
За обедом, обмахиваясь телеграммой-подтверждением, Глория спросила Шехерезаду, не нужно ли ей помочь вынести вещи из апартаментов, и добавила:
— Ты же не сможешь в одиночку, а Эудженио нет — как, впрочем, и Тимми… Можно отложить это до вторника. Мне-то, конечно, и в башне очень хорошо. Но ты же знаешь
— Йорка я знаю. Отлично. Это же его замок.
— Потом, апартаменты ведь жутко большие для всего одного человека.
— Да.
— А Тимми по-прежнему не проявлялся.
— Да.
— В смысле, о Тимми ведь ни слуху ни духу.
— Да...
— Стало быть, тебе еще — сколько? — пять ночей там жить в полном одиночестве.
— А тут еще это.
Кит мрачно расшифровывал какие-то записи в одной из приемных (он наводил порядок, готовясь приступить к Диккенсу и Джордж Элиот), когда мимо прошла Глория со своим рукоделием (она шила лоскутное покрывало, кусочек за кусочком). Она сказала:
— Ты, я думаю, страшно рад насчет Йоркиля.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что это означает, что вернутся слуги. Дом превращается в какую-то пепельницу — не находишь? Ты разве это еще не закончил?
Она имела в виду «Гордость и предубеждение».
— Почти закончил. — Он конспектировал подробности «благоразумного брака» Шарлотты Лукас и преподобного Коллинза. — Почему ты спрашиваешь?
— Подумала, может, и мне почитать. Если ты позволишь. Или ты из тех зубрилок «со странностями»? Когда речь идет об их… э-э… книжонках в мягком переплете издательства «Signet».
— Подожди. — Он взглянул на нее; вид у нее был тот же: неуклюжие сандалии, унылый серо-коричневый балахон, торчащие черные волосы. — Ты хочешь сказать, что «Жанну д'Арк» уже прикончила?
— О, опять эта ирония. Я и забыла, какой ты ироничный.
— В библиотеке есть гораздо более шикарное издание. В кожаном переплете. Иллюстрированное.
— Нет, я твоим воспользуюсь, если можно. Его можно будет трепать сколько хочешь. Понравится мне эта вещь?
Киту вспомнился Йорк, тяжелая блондинистая фигура, увенчанная цилиндром, в сельском крытом павильоне. Он сказал (перефразировал):
— Это роман о любовном воздействии денег. Молодые женщины буржуазного происхождения… с таким хладнокровием обнажают… сей стержень общества экономический.
— Ох уж эти молодые умники. На самом деле это жутко смешно — вы же ничегоне знаете.
Жара продолжалась, и теперь в том, как она ежеутренне разворачивалась и обнажалась, было нечто абсолютно неприличное. Они просыпались, а она была тут как тут, разворачивалась и обнажалась, подобно зверю. Кухня пахла капустой и канализацией. Молоко скисло. Бассейн нагрелся до тридцати семи градусов. Я не устану никогда, говорило солнце. Я — как море. Бы устанете. Но я не устану никогда.
— Ой, да ладно тебе, Лили. Что ты хочешь сказать — постояннорукоблудствует?
— Так и есть. Она постоянно рукоблудствует. Как минимум два раза в день.
— Два раза в день? — А Кит и не знал, что девушки вообще занимаются рукоблудством. — Где?
— В ванной. Берет в руки душ, а он как бешеная змея, если его на полную мощность включить. Говорит, тот, что в апартаментах, не такой хороший. Давление меньше.
— И сколько времени это занимает?