Березовый сок

Щипачев Степан Петрович

Когда гости сели за стол, сваха подошла к Аниске, расплела ее толстую русую девичью косу на две тоненькие, обмотала их вокруг ее головы и повязала Аниску платком уже по-бабьи: затянув узелок не под подбородком, а на затылке. Потом, как водилось, поднесла молодым зеркало и заставила их посмотреться.

В эту минуту от порога и с полатей, куда успели забраться некоторые мужики и парни, начали орать самые срамные слова про жениха и невесту. Лицо у Аниски стало пунцовым; она не знала, куда глаза девать. Павел нахмурился, тоже покраснев от стыда, но сделать ничего не мог. Был такой безжалостный обычай. Не орали

только на свадьбах у богатеев. Там боялись.

Но и у нас крикуны тоже скоро приутихли.

– Андрюшка Кобыленок выпимши, ну его - связываться, - слышались приглушенные слова у двери.

Андрей действительно был навеселе и сам по-озорному поглядывал на крикунов, а кое-кого из них и поднимал на смех...

Свадебное веселье продолжалось за полночь...

1Потник - войлок, подкладываемый под седло.

11. СНОХА

Зима подходила к концу.

Учительница на уроках стала чаще на нас покрикивать, а кое-кого и дергать за ухо. Да и неудивительно. Как тут не напутать чего-нибудь в решении задачки или не сделать кляксу, выводя аккуратные буквы в линованной чистой тетрадке, когда на дворе так ярко светит мартовское солнце. Черная парта у окна, за которой я сидел, к середине дня становилась такой теплой, что мы с Гришкой после игры в снежки грели на ней руки.

Брат с матерью опять стали поговаривать о пахотных. Надвигалась весна, а сеять было нечего: пшеница, которую берегли на семена, была продана, чтобы справить свадьбу, а овса и вовсе не оставляли, рассчитывали весной у кого-нибудь прикупить. На еду хлеба тоже не было. Сидели на одной картошке.

Мать стала спрашивать у зажиточных мужиков, не нужен ли кому в борноволоки парнишка. С одним низовским мужиком она совсем было договорилась, но, когда через несколько дней пошла к нему попросить задаток, он сказал: "Степка твой, говорят, боронить не умеет. Я взял другого парнишку". Мать вернулась домой с пустыми руками.

Брат за меня обиделся, низовского мужика обругал, а меня, притихшего и смущенного, утешил:

– Ничего, Степша, не пропадем!

Перед самой весной брат съездил в Травяное к пахотному. Овса и пшеницы на семена он привез, но пахотного обзывал лиходеем и кулаком.

– За три мешка зерна весь наш покос отхапал!
– возмущался он.

Но брат особенно не унывал.

– Ничего, заживем... Только бы посеять десятинки две... На Кудельку сходим. Вдвоем-то чего-нибудь подзаработаем, - шептал он, бывало, ночью Аниске, когда с полатей доносилось легкое похрапыванье матери.

Под лавкой, около двери, лежали его большие бахилы, измазанные грязью и навозом. После свадьбы брат и вовсе почувствовал себя хозяином в доме.

(1 Так называли у нас асбестовые прииски.)

Сильная и работящая, Аниска тоже сразу взяла на себя немалую часть женской работы в доме: носила на коромысле из проруби полные ведра воды, задавала Буренке корму, вместе с матерью перед праздниками мыла и скоблила ножом скрипучие половицы в избе. В отцовской семье у Аниски, кроме нее, еще были четыре девки - не очень-то разойдешься. Теперь ей, должно быть, не терпелось стать самостоятельной бабой. На мать она начала поглядывать косо: видно, про себя решила, что свекровь ей не указчица.

Я к Аниске вначале привязался: когда прибегал из школы, больше всего вертелся около нее.

Но скоро она стала показывать характер.

Началось это с ватрушек.

Стоял у нас в амбарчике сундучок, и в нем лежали две ватрушки, оставшиеся от свадьбы. Я понимал, что они сберегаются для гостей и что трогать их нельзя. Но как-то раз, когда мать послала меня за чем-то в амбарчик, я не удержался и от одной немножечко отщипнул. Ватрушка показалась такой вкусной, что я не утерпел - отщипнул еще малость. На другой день я опять открыл сундучок. "Только вот эту завитушечку сверху отломлю и больше не буду", - думал я, но рука тянулась второй и третий раз.

Прошло, наверно, недели две. Ни мать, ни Аниска о ватрушках не поминали, и я уже думал: "Может, позабыли?"

Но за несколько дней до пасхи Аниска позвала меня в амбарчик, открыла пустой сундучок и строго спросила:

– Это кто взял?

Я молчал и смотрел в пол.

– Молчишь, бесстыжая харя?.. Не швыркай соплями-то, не прикидывайся ягненочком!

Я понимал, что отругать меня следовало, но слова Аниски были такие обидные, что я еле сдерживал слезы.

На следующий день она отругала меня опять за то, что я выломал у гребешка несколько зубьев; у него и так уже двух или трех зубьев не хватало, а после того как я провел по ним пальцем, слушая их певучее потрескивание, прогалызинка стала шире.

– Пять копеек гребень-то стоит! Так не напасешься на тебя пятаков-то!
– кричала Аниска.

Стала она грубить и матери. Когда мать о чем-нибудь ее спрашивала или просила подать какую-нибудь вещь, она дерзко отвечала: "Не знаю!", "Сама возьми!"

Между ними начали вспыхивать ссоры. Чаще всего это происходило по утрам, когда топилась печь и они стряпали.

Брат эти размолвки переживал тяжело, но не вмешивался в них. Если перебранка затевалась при нем, он пытался перевести ее на шутку. "Ну, началась обедня", - говорил он, или: "Поехали за орехами". Но шутки не действовали. Тогда он мрачнел и уходил из избы.

Мне от этих ссор становилось тоже тоскливо. Я незаметно залезал на полати и оттуда с жалостью поглядывал на мать.

12. АРТЕЛЬ

Подходила пора сеять.

Я не помню, как это получилось, но сеять начали мы сообща с дядей Василием и с дядей Федором. У них тоже было по одной лошади. Уговорила их на это, кажется, мать.

Семена у каждого были свои, земля тоже оставалась у каждого своя, но пахать и боронить договорились вместе, артелью.

В нашей деревне трех лошадей ни у кого не было, даже у самых зажиточных. Не было ни у кого в семье и столько мужиков. Когда мы выехали в поле, Василий рассудительно сказал:

– На трех-то лошадях работать можно: вспахать за день десятинку, а то и полторы ничего не стоит. Отсеемся рано.

Пахать вначале решили на двух лошадях. Коренником поставили Карька дяди Федора, а в пристяжки - Гнедуху дяди Василия. На Игреньке мы с Гришкой боронили смежную полоску пара, где Василий неторопливо ходил с лукошком и бросал семена.

Боронить мы с Гришкой условились по очереди. Пока тень от березы, где стояли наши телеги, не дойдет до куста смородины у межи, боронит он, а после - я. Но я все равно не сидел без дела, ходил по пашне и тяжелой палкой разбивал комья.