Березовый светЛирические миниатюры
Шрифт:
Ветер-нянька
Когда у аистов появились птенцы, потеряли родители покой. С утра дотемна, не отдыхая, летали на луга за кормом для ненасытных баловней. Мне даже жаль было птиц.
Но если начинался ветер и дерево с гнездом мерно раскачивало, аисты становились на край гнезда и подолгу дремали.
Ветер-нянька убаюкивал птенцов, и отец с матерью наконец-то могли отдохнуть от забот.
Первый прыжок
Олениха шла впереди, олененок — за ней, чуть сзади. Осмотревшись, она вышла из лесу, скорым шагом стала пересекать луг и, дойдя до речушки, одним махом перебросила через нее свое тело. Оглянулась,
«Прыгай, что же ты! — говорил взгляд матери. — Смелее!»
Он прошелся вдоль ручья, страх же перед первым, таким рискованным прыжком не оставлял его.
Тогда мать снова перепрыгнула ручей, подошла к малышу. Олененок тыкался ей в бок, перебирал тоненькими ножками. Она осторожно, как-то по-человечьи стала подталкивать его к ручью.
И он прыгнул, даже дальше, чем надо было.
Туман
В октябре откуда-то сверху падает на землю липкий туман. Кажется тебе, протяни руку — дотронешься до его серости, такой плотный он издали. Ты бредешь в его все время одинаковом кольце-круге, с каждым десятком неслышных шагов открываешь для себя что-либо новое, виденное и в то же время не виденное раньше.
Туман приноравливается к твоему шагу, нехотя пятится и ровно настолько же подкрадывается сзади, занавешивает собой следы.
Ничего суетного вокруг, ничего лишнего, ни отвлекающих, как летом, облаков, ни птичьего пересвиста, ни шорохов.
Даже звенит в ушах от тишины.
Идешь и идешь совсем один в этом до странности малом круге сузившегося мира, и мнится тебе: хочет природа, чтобы ты пристально всмотрелся в каждый клочок ее творений, понял, что любой из них — чудо.
Новый год
Ночью меня разбудили робкие то щелкающие, то шуршащие звуки. А когда заговаривал ветер, что-то стучало по палатке чаще и чаще.
«Дождь, наверное», — подумал я, засыпая.
Утром, откинув полог, мы прямо ахнули: все вокруг было выстлано листвой. Ели-подростки, что стояли рядом, тоже были увешаны синюшно-желтым осиновым листом.
Стали мы гадать: с чего бы осины всего за ночь почти догола разделись? Шутили: дрожали за наш сон, вот и ссыпался лист.
Потом Юрий сказал, показывая на ели:
— Глянь-ка! Вот когда, оказывается, лес Новый год встречает! Только свечей и не хватает.
— А звезды? — сказал я, представив себе, как горели они ночь в просветах, чисто и ярко.
— Верно… Чем не свечи.
— Ну что ж, с Новым годом, ребята! — улыбнулся Юрий, поднимая стакан с чебрецовым чаем. — С лесным!
Теплый день
В октябре же бывает, разольется всего на несколько деньков почти летняя теплынь, и кажется, что слякоть была недоразумением, так ласково солнце, так уютно на полянах. Полураздетые деревья замирают
В один из таких дней, жарких к полудню, начинают выползать из своих нор желторотые ужи: тонкие, узорчатые. Ползут по лесу медленно, еле изгибаясь телом, ползут к стежкам, лесным дорогам, вытягиваются на них во всю длину.
Идет человек, увидит ужа, остановится: змея! Кто знает, сразу определит — уж, перешагнет, стороной обойдет, пусть греется. Другой ищет палку, а потом хвастается: «Змею убил!»
К вечеру ужи снова расползаются по норам.
С чего это они?
Может быть, прежде, чем уснуть на зиму, должны выполнить какой-то свой древний обычай, о котором мы не знаем?
Или просто ужей обманул теплый октябрьский день?
Облака под ногами
Осенью особенно остро чувствуешь, как спешит время и каждый упавший на землю лист — будто щелчок тихого маятника. И невольно в сердце закрадывается легкая грусть.
Но самое необычное осенью — лесные лужи. Вода в них чистая, спокойная, как промытое стекло. Подойдешь к какой-нибудь из них, остановишься у края, жутковато перешагнуть: облака под ногами!
Улыбки леса
Бредешь ли устало еловой теменью или скучным осенним сосняком, едешь ли выбоистой лесной дорогой — не уйдешь от грустных дум.
И вдруг улыбнется тебе яркий пробел веселых березок, будто вставший стеной весенний снег, — и нет уже на душе ни сомнений, ни печали.
Березки — светлые улыбки леса.
Третий цвет осени
Все на земле было неприглядным. Везде — печаль поздней осени. Чуть влажный ветер покачивал голые ветви, зябко холодил. Вскоре в окна избушки заглянула сутемень, потом ночь, и тогда неслышно просыпался первый снег.
Я вышел во двор. Белые хлопья лениво падали на лес, на жухлую траву, на черные сучья и, чудилось, кто-то рвет над головой в клочья белую вату.
Утром вокруг лесничевки царили только два цвета: белый и черный. И странными в этом двухцветье были пунцовые, будто вырезанные резцом гроздья перезревшей рябины — третьего, недолгого цвета поздней осени.
Хитрецы
Шел зимним лесом — все удивлялся, видя, как хитрят старые пни. Ну вот же! Насколько укоротит их снизу снег, ровно на столько подрастут снегом: ростом не хотят поубавиться.
Снегириные печи
Как-то я отправился поискать снегирей, послушать редкие в январе птичьи голоса. Обошел несколько лесков, побывал в коноплянище, где встречал их минувшей зимой, — как сквозь снег провалились краснозобые. Утомившись, не спеша побрел ровным снежным суходолом. Морозило, тянуло колким сивером.
Когда открылись в лощине стога под белыми шапками, невольно залюбовался: согретый с подветренной стороны солнцем снег шапок подтаивал, парил, похоже было, что там топили печи. А подойдя ближе, услышал капель снегириных голосов.