Берлинская жара
Шрифт:
– С чего вы взяли, что он там был? Может, он гуляет где-нибудь.
– Не знаю… Но он исчез. Просто не пришел домой. И всё. А мне сказал, что пойдет именно в «Тритон». Но если его арестовали, то по ошибке, потому что Отто не преступник, обыкновенный картежник. А они могут подумать, что он такой же, как эти, из-за которых они все это устроили. В общем, мне необходимо узнать, где его содержат и… Если бы вы нашли возможность что-то сделать, чтобы его отпустили, я была бы вам очень, очень признательна.
– Ну, хорошо, хотя наш общий товарищ несколько преувеличивает мои возможности, я наведу справки, обещаю
– Правда? Тогда вот, – она сунула ему заранее подготовленную записку, – тут мой адрес – это в Трептове, ближе к Кройцбергу – и номер служебного телефона. Я по нему с семи до… ну, в общем, до позднего вечера. Господин Хартман…
– Франс.
– Да-да, Франс, вы не представляете, как я вам признательна.
– Пока не за что, Дори.
Он проводил ее к выходу. Дори протянула ему руку и слабо улыбнулась:
– Благодарю вас, господин… благодарю вас, Франс. Я места себе не нахожу. К тому же если в АА узнают, что мой брат под арестом, да еще с какими-то бандитами, я сразу окажусь на улице. Это, конечно, не главное, но вы сами понимаете, в такое время потерять хорошую работу…
– Не волнуйтесь, Дори. Я что-нибудь разузнаю и сразу вам позвоню.
Дори толкнула входную дверь. В окно он видел, как она идет по улице, мимо «Богвардов» с солдатами, в сторону метро, позабыв надеть шляпку. Хартман загасил в пепельнице окурок, вытянул из рукавов манжеты и пошел к портье, чтобы просмотреть список прибывших постояльцев, но на полпути замер на месте. Затем развернулся и почти бегом бросился к выходу.
– Дори!
Девушка обернулась. Короткие светлые волосы растрепались на ветру. Она откинула челку со лба и приставила ладонь к бровям, защищаясь от солнца. И как-то особенно стало заметно, что жакет ей велик, что его пора уже снять, что наконец-то пришло лето.
– Дори, – он вытянул руку, – я хотел сказать… Завтра же выходной. Так почему не поужинать вместе?.. Как вам такое предложение?
Лицо ее осветилось легкой улыбкой.
– Принято, – крикнула она и помахала шляпкой.
Москва, площадь Дзержинского, 2,
НКВД СССР,
17 мая
Глубокой ночью дверь в кабинет начальника 1-го управления НКГБ Ванина отворилась, и в проеме возникла скрюченная фигура его помощника, капитана Валюшкина. Стараясь передвигаться на цыпочках, замирая от скрипа паркетных досок, Валюшкин приблизился к кожаному дивану, на котором спиной к горящей на письменном столе лампе спал Ванин.
– Товарищ комиссар, – еле слышно проблеял Валюшкин, – Павел Егорович.
Тяжелое дыхание Ванина на мгновение остановилось, и он стал подниматься, невнятно бормоча: «Да не брал я, не брал». Потом он сел, прижал к лицу ладони, откинул их и поднял на Валюшкина красные глаза.
– И приснится же такая чепуха, – словно оправдываясь, хмуро проворчал он. – Чего у тебя, Валюшкин?
– Шифрограмма из Берлина. От Рихтера. Вы велели будить, если придет.
– Хорошо. – Ванин отбросил плед, которым укрывал ноги. – Давай сюда.
Валюшкин протянул телеграмму.
– И вот что, скажи, пусть… кто там дежурит, Аглая Ивановна?.. пусть она мне кофе сварит покрепче.
– Да я сам сварю, Пал Михалыч. – Круглая физиономия Валюшкина растянулась в улыбке. – Она там сморилась пока, прямо на столе.
– Ну,
– Сей момент.
– Что-о?
– Будет сделано, Пал Михалыч. – Валюшкин бодро засеменил в приемную. Этого неуклюжего, лопоухого капитана двадцати восьми лет от роду Ванин забрал из госпиталя, где тот приходил в себя после осколочного ранения в грудь. Парня повысили в звании и комиссовали. Тридцатишестилетний Ванин как раз подыскивал себе кого-то вроде адъютанта – если не ровесника, то уж точно моложе себя, и растерянный, похожий на воробья энкавэдэшник, прошедший через мясорубку ржевских битв, привлек его внимание.
Как был, босой, в галифе и белой нижней рубашке, Ванин сел за стол, положил шифрограмму под лампу и внимательно, осмысливая каждое слово, прочитал ее. Рихтер сообщал:
«Рихтер – Старику. От Баварца. Гитлер до сих пор не принял решение о новой дате наступательной операции в направлении Курск – Орел. Гудериан, Модель, фон Клюге, Манштейн настаивают на переходе к окопной войне, чтобы в течение года собрать силы для удара. Гитлер рассчитывает на рост противоречий между СССР и Британией вплоть до разрыва отношений. В ходе совещания 14 мая он отметил важность крупного наступления для поддержания духа в войсках. При этом согласился с мнением Йодля, что пока можно ограничиться операцией на юго-востоке Украины. В заключение Гитлер потребовал к следующей встрече высказать аргументы за и против введения в действие операции «Цитадель». Одновременно наблюдается масштабная мобилизация ресурсов, укрепляется самоходное, танковое и противотанковое оснащение. На совещании Гиммлер передал Гитлеру доклад о достижениях в разработке чудо-оружия, но отказался публично его озвучивать. По словам контакта, близкого к группе Остера, с начала года немецкие физики сделали важный прорыв в урановом проекте».
Красным карандашом Ванин подчеркнул в донесении два последних предложения. Затем подошел к сейфу, достал из него несколько радиограмм, полученных за последний месяц от резидентуры в Германии, США и Швейцарии, содержание которых пересекалось с тем, о чем сообщал Рихтер, перечитал их и также отметил красным некоторые фрагменты.
В кабинет с дымящимся кофе вошел Валюшкин; стараясь не расплескать, поставил чашку перед Ваниным.
– Костину отправили? – не отрываясь от бумаг, спросил Ванин.
– Так точно.
– Утром, как появится, пусть сразу зайдет.
Валюшкин направился было к выходу, но на полпути замер и обернулся.
– Босый! – всплеснул он руками. – Да как же это вы босый-то сидите? Неделю, как из болезни – и опять?
– Ладно-ладно, иди, – отмахнулся Ванин.
– Как это иди? – не унимался Валюшкин. – Мне что же, опять вам горчичники клеить? Вон же сапоги стоят, каши ж не просят.
– Иди, Сергей, я сейчас обратно лягу.
Губы Ванина тронула невольная улыбка. Сам деревенский, он любил этот сельский говорок, которым грешил Валюшкин, родившийся на Вологодчине. Коренастый, крепко сбитый для тяжелой крестьянской работы, с простовато-грубыми чертами лица и маленькими серыми глазами, Ванин часто ловил себя на кажущейся неисполнимой мечте вновь оказаться в родном Капонино – в избе, на сеновале, на речке, – пройти по пыльной улице, потянуть за вожжи отцовскую гнедую кобылу…