Берлинский дневник (Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента)
Шрифт:
Наконец мы расстаемся. Ординарец показывает нам наши квартиры в заброшенном доме с уродливой псевдовосточной обстановкой. Этот дом, как мы вскоре установили по гобеленам и разбросанным повсюду бумагам, занимал один из крупных местных банкиров. Французский буржуазный вкус находится на самой низшей ступени развития. Я выбрал для себя одну из семейных спален. Матрас все еще лежит на старомодной двуспальной кровати. Одежда банкира аккуратно развешана в шкафах. Даже его длинное черное пальто висит здесь, можно представить себе его хозяина, толстого, важного, шествующего в нем в церковь по воскресеньям. Он явно покидал дом в большой спешке. Не было времени уложить свой гардероб. Мы заметили внизу на столе остатки завтрака. Трапеза, которая никогда не закончится.
Какой же, должно
В сумерках трое солдат повели нас на прогулку среди развалин. Прямо у городских ворот неряшливого вида женщина роется в куче кирпичей. Солдаты кричат ей, чтобы прекратила. Уже наступил комендантский час. Она продолжает копаться. Один солдат, сжимая винтовку, идет ее прогнать. Мы слышим ее приглашающий возглас. Она просит его лечь с ней в постель. Ей-богу, здесь не все погибло. Солдат смеется и слегка подталкивает ее, чтобы она ушла прочь. Видимо, она живет в подвале по соседству - как крыса. Мы идем по городу дальше и очень скоро видим ее на развалинах того, что прежде было переулком. Она кричит: "Coucher" - и убегает. Мы бредем по городу и задерживаемся у того, что осталось от церкви. Трудно представить себе, что под этими обуглившимися кирпичами и щебенкой погребены пятьсот женщин и детей.
Возвращаемся в дом нашего банкира с наступлением темноты. Всю ночь мимо дома едут армейские грузовики. Один раз за ночь я слышу, как где-то дальше по дороге стреляют зенитные орудия. Поднимаемся на рассвете, самочувствие неплохое, и едем в направлении Парижа.
Париж, 17 июня
Мне было не до смеха. Когда мы въезжали по знакомым улицам в Париж, у меня внутри все сжималось. Лучше бы мне было не приезжать. У моих немецких спутников при виде города поднялось настроение.
Приехали мы около полудня, и был один из тех очаровательных июньских дней, которыми в это время всегда славился Париж. В мирное время люди ехали бы сейчас на скачки в Лоншамп, или на теннис в Роллан-Гаррос, или беспечно бродили по бульварам под сенью деревьев, или сидели бы в прохладной тени летних кафе.
Первый шок: улицы абсолютно пустынны, магазины закрыты, жалюзи на всех витринах опущены. Именно пустота поражала больше всего. Въехав со стороны Ле-Бурже (я с грустью вспомнил ту ночь, когда бежал оттуда до города, чтобы написать материал о приземлении Линдберга), мы поехали по улице Лафайет. По ней с грохотом неслись немецкие армейские машины и мотоциклы. А на тротуарах ни души. Многочисленные кафе на углу улиц, которые мне были так хорошо знакомы. Столики унесли внутрь, ставни закрыли. И все исчезли - хозяева, гарсоны, посетители. Наши две машины с шумом катили по Лафайет, сигналя на каждом перекрестке, пока я не попросил нашего водителя прекратить.
Вот на углу здание редакции "Petit Journal", где я работал на чикагскую "Tribune", когда в 1925 году первый раз приехал в Париж. Через дорогу от него кафе "Trois Fortes", как много приятных часов провел я там, когда Париж для меня был прекрасным и цветущим; и мой дом!
Мы свернули налево на улицу Пеллетье к Большим Бульварам. Вокруг было пустынно, если не считать нескольких немецких солдат, глазевших на витрины немногих открытых магазинов. Теперь площадь Оперы. Впервые в моей жизни там не было автомобильной пробки, не было и французских полицейских, без толку орущих на водителей застрявших в пробке машин. Фасад здания Оперы закрыт мешками с песком. "Cafe de la Paix", похоже, только открывалось. Одинокий гарсон вытаскивал наружу столы и стулья. Их подхватывали стоявшие на веранде немецкие солдаты. Потом
Нам дали номера в отеле "Скриб", где я часто останавливался в лучшие времена. К моему удивлению и удовольствию, в вестибюле я встретил Демари Бесс и Уолтера Керра, которые продолжали работу после того, как почти все их коллеги уехали. Они поднялись ко мне в номер, и мы поговорили. Уолтер казался еще более нервным, чем прежде, но все таким же славным. Демари невозмутим как обычно. Они с Дороти жили в отеле "Элизи Парк" у Рон-Пуа. За день до взятия Парижа к ним прибежал запыхавшийся хозяин отеля и уговаривал их тоже бежать; все равно он смывается и закрывает отель. Они убедили его оставить отель на них!.. Я расспросил о своих знакомых. Большинство из них покинули Париж.
Демари говорит, что паника в Париже была невообразимая. Все голову потеряли. Правительство не давало никаких распоряжений. Людям велели бежать, и по меньшей мере три из пяти миллионов человек бежали, бежали без вещей, бежали в буквальном смысле слова, на своих ногах, на юг. Кажется, парижане действительно поверили, что немцы будут насиловать женщин и еще хуже обойдутся с мужчинами. Они слышали фантастические истории о том, что происходило, когда немцы оккупировали какой-либо город. Те, кто остался, весьма удивлены корректным поведением армии - пока.
Жители в обиде на свое правительство, которое в последние дни, насколько я понимаю, совершенно пало духом. Оно даже забыло сообщить людям, пока не поздно, что Париж не будет обороняться. Остались французская полиция и пожарные команды. Странно видеть ажанов без их пистолетов. Они регулируют дорожное движение, причем на дорогах - исключительно немецкие армейские машины, или патрулируют улицы. У меня такое ощущение, будто то, что мы наблюдаем сейчас в Париже, - это полное крушение французского общества: коллапс армии, правительства, морального состояния народа. Это слишком страшно, чтобы в это поверить.
Париж, 18 июня
Маршал Петэн попросил о перемирии! Парижане, уже потрясенные всем случившимся, с трудом могут в это поверить. Так же, как и все мы. Что французская армия должна капитулировать, это ясно. Но большинство из нас ожидали, что она сделает, как датская и бельгийская армии, а правительство, как хвастался Рейно, уедет в Африку, где Франция с ее флотом и африканскими армиями сможет продержаться длительное время.
Горожане узнали о поступке Петэна из громкоговорителей, для удобства установленных немцами почти на каждой площади города. Когда поступило первое сообщение, я стоял в толпе французов и француженок на площади Согласия. Для них это был почти смертельный удар. К отелю "Крийон", в котором останавливался Вудро Вильсон во время Мирной конференции, когда разрабатывались условия для Германии, подъехали машины и высадили группу высокопоставленных офицеров. Было много пристальных взглядов через монокли, щелканья каблуками, козыряния. А на площади, равной которой нет в Европе, откуда с одного пятачка вы можете видеть Мадлен, Лувр, чуть ниже по Сене Нотр-Дам, Народное собрание, золотой купол Дома инвалидов, где похоронен Наполеон, потом Эйфелеву башню, над которой сегодня плывет огромная свастика, и, наконец, Елисейские Поля, Триумфальную арку, - люди на площади Согласия не замечают суеты перед главным германским штабом в "Крийоне". Они уставились в землю, потом друг на друга. Они говорили: "Петэн капитулирует! Что это значит? Кто нам объяснит?" И не было никого, у кого хватило сил ответить.